Валентина Осколкова - Дверь Ноября

Надо было сначала войти, запереть за собой дверь, забиться под одеяло…

Не дыша, Янка провернула ключ и по миллиметру надавила на дверную ручку. Вдруг всё-таки получится сделать вид, что ничего не случилось?

Или мама ждёт на пороге и сейчас расплачется от облегчения, что дочь нашлась? И вот тут-то Янка ей всё расскажет – и про Вика, и… Нет, пожалуйста, давайте всё просто приснилось!

– Я дома, дома, дома, – шептала Янка, торопливо разуваясь в тёмном коридоре. И, наконец, набралась решимости и тихонько спросила в воздух: – Ма-ам?

Тишина.

Янка шагнула в комнату, огляделась… Пусто.

Не сдаваясь, она щёлкнула выключателем и, жмурясь от света, позвала уже в полный голос:

– Мам? Ты где?! Тут такое дело, я…

Пустые кровати, пустая комната. Янка метнулась обратно в коридор, из него на кухню, в ванную, звала, хлопала дверями, зажигала свет:

– Мам! Мам-мам-мам…

Квартира была пуста.

«Я не проснулась! – обрушилась на Янку мысль. – Это всё тот же сон! Этого не может быть!»

В который раз выскочив в тёмный коридор, Янка запнулась о ремень своей сумки, дрыгнула ногой, теряя равновесие, но в последний момент успела ухватиться за раму коридорного зеркала.

Прилепленная к раме записка оказалась строго напротив глаз: «Имей совесть, включай телефон! Меня домой не жди, ужинай сама, буду утром».

Янка три раза перечитала записку – буквы перед глазами прыгали кузнечиками.

– Меня не было дома. И мама этого не знает, – сообщила она вслух и стукнула кулаком по зеркалу, дзынькнувшему в ответ. – Не знает!

Облегчение мешалось с обидой, закипая на медленном огне ещё не угасшей паники.

С зеркальной глади на Янку глянуло тёмное отражение, в котором едва угадывалась пятнадцатилетняя девочка-подросток – уже не ребёнок, всё ещё не взрослая девушка, серединка на половинку со злыми испуганными глазами, ореолом выбивающихся из-под капюшона пружинок-прядей и в скрадывающей фигуру чёрной толстовке. Тёмные волосы, тёмные глаза, вечно искусанные губы.

Не человек, а горький шоколад.

Янка протяжно выдохнула и скинула капюшон. На плечи давили тишина, одиночество и ощущение, что мама ушла, как папа – навсегда. И дочь им не нужна.

«Не нуж-ш-шна-а…»

Всколыхнувшаяся злость заглушила все чувства и, подхватив душной волной, домчала Янку к дивану. Как раздевалась, куда покидала вещи – Янка уже не запомнила. Да и было ли всё это?

Или это был всего лишь странный, страшный, холодный сон, что приснился под утро?

…Проснулась она около полудня. За стенкой мама беззаботно смеялась над словами неслышимого собеседника – телефонной трубки, а солнце било в самое окно. Заброшенный город и странный мальчик в ежиной пижаме забылись, как и положено дурному сну.

Какое-то время Янка просто нежилась в кровати с закрытыми глазами – последний день каникул, как-никак! – а потом нехотя села, кутаясь в одеяло. Рука сама потянулась к телефону, но стоило наклониться, как по шее скользнула рифлёная цепочка, и подвеска – словно только того и ждала – ударилась о колено. Стальная рыбка – тёплая, тяжёлая.

Янка на автопилоте нащупала-таки телефон – и вспомнила всё, с размаху.

Телефонный разговор с Виком, сумасшедший бег, мёртвый город – а потом фонарь, шоссе, полупустой автобус, безлюдная в такой час улица… И Тот, кто успел, в своей белой кигуруми, и цепкие пальцы на запястье, и жар, унявший боль.

Что делать со всей этой информацией, мозг не знал.

Пальцы сами собой вцепились в рыбку, то ли как утопающий в соломинку, то ли как любознательный ребёнок в оголённый провод – одноразовое такое любопытство, полное восхитительно-плохих предчувствий.

– Да сон это был, сон! – всхлипнула Янка, сдёргивая подвеску с шеи. В звеньях цепочки запуталась прядь, но Янка только дёрнула сильнее.

Боль в корнях волос сработала спусковым крючком – в груди уже знакомо взорвалось нечто , выбивая дыхание, впиваясь в рёбра. Янка скрючилась, отчаянно пытаясь почувствовать собственный пульс, но его не было, не было, не было… Её спасло то, что, согнувшись, она почти упала грудью на зажатую в руке рыбку.

Боль ушла, а Янка ещё несколько минут лежала без сил. А потом осторожно села и, проверяя свою догадку, разжала пальцы, роняя рыбку на кровать.

…Вдохнуть получилось, только когда она вернула подвеску на шею.

«У меня разбилось сердце», – вспомнила Янка. И теперь эта мысль уже не казалась метафорой с уроков литературы.

Вот только сердце, как известно, – специальная мышца, чтобы качать кровь, и разбиться, как и любой кусок мяса, в принципе не может. Если, конечно, не заморозить в жидком азоте, как резиновую трубку на уроке химии…

Должно же существовать другое, человеческое объяснение! Переходный возраст там, самовнушение, гипноз, галлюцинации, старческая стенокардия, пришедшая раньше времени, или хотя бы порок сердца!

«Стенокардия или порок сердца… – Янка согнулась, уткнувшись лбом в колени. – Блин, как надо довести человека, чтобы хотелось поверить, что так оно всё и есть…»

Фантазия тут же нарисовала её в больничной палате, в окружении врачей, переживающей мамы и безутешного Вика, который горько восклицал: «Это всё из-за меня!»

Бредовая слащавость картинки несколько отрезвила.

Вик так не станет.

Вик…

За стеной, на кухне, мама снова расхохоталась над шуткой телефонной трубки, и внезапно Янке стало совершенно наплевать – и на случившееся, и на Вика, и на себя. Она вернула рыбку на шею, сползла с дивана, всхлипнула истеричным смешком и по стеночке двинула на кухню.

– Утро, мам…

Мама ничего не замечала, поглощённая телефонным разговором.

Янка какое-то время наблюдала, прислонившись к дверному косяку, и всё пыталась понять: мамина улыбка всегда была такой счастливо-глупой и словно бы вывернутой наизнанку – улыбка не для Янки, а для кого-то по ту сторону телефонной трубки?

– А я сегодня не ночевала дома.

Это вырвалось само, помимо воли, только чтобы стереть эту мамину улыбку или хотя бы вывернуть «лицом» к себе.

Мама на секунду оторвалась от разговора, наморщила лоб и снова бестолково улыбнулась, прикрывая трубку ладонью:

– Ну, прости, Яныч, я бы тебя предупредила, но не дозвонилась! Сначала в метро временно недоступна, потом занято, потом выключено… Ты хорошо спала тут без меня?

– Плохо.

– Ну, вот видишь, какая ты уже самостоятельная! А когда-то даже просто в темноте спать отказывалась, помнишь?

Улыбка была всё та же, наизнанку. В телефонной трубке шуршал голос.

– Не помню. Мне уже пятнадцать, мам. Ты меня вообще слышишь?

– Да-да, я всё понимаю, ты уже такая большая…

– Аш-ш, мам! – Янка от избытка чувств постучалась лбом по косяку. Тот отозвался глухим потрескиванием. – Ма-ам! Я всю ночь бродила по мёртвому городу в компании непонятного перепуганного мужика и пацана с нелепым прозвищем, одетого в кигуруми ежа! Кигуруми, мам! Ты знаешь, что это такое? Это такая пижама, плюшевый комбинезон! Мальчишка был в кигуруми и босиком! И я там проторчала всю ночь, хотя мне казалось – полчаса! У меня разбилось сердце, р-раз – и вдребезги, а спасает от этого только светящийся брелок в форме рыбки! Меня бросил Вик, и жизнь не имеет смысла, а ты вообще меня не слушаешь! А Вик… А я… – и обессиленно выдохнула.