Андрей Буровский - Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

Сначала Ямиками почувствовал, что дед его как будто обманул, из-за какой-то допотопной блажи отнял у него близкого человека. А потом, с ходом лет, научился даже в смерти деда находить для себя некоторый урок. Вообще-то, дед дал ему великое множество уроков, но главный урок деда был уроком невероятного, неприличного упрямства.

Конечно же, дед был удручающе несовременен. Этот его медный чайник, доисторическое кимоно, книги в кожаных переплетах, старинные свитки, поклонение Будде, святым местам и императору… Дед спрашивал кукушку, сколько лет ему осталось, каждое утро кланялся собственному мечу, здоровался с ним, как с верным слугой, и очень просил внука никогда не жениться на девушке, которая носит брюки.

Дед пришел из другой эпохи и навсегда остался ее символом. Но чем дальше, тем больше многие черты, многие качества деда казались Ямиками не просто чем-то старинным, а проявлениями национального духа. Чем-то вроде пришельца из мира, где десять лет человек учился лакировать деревянную посуду, пятнадцать лет — играть женские роли в театре Бунраку, а двадцать лет — полировать лезвия мечей. Мира, в котором маниакально упорный труд превращал склоны горы в террасы полей, мелководья — в рисовые садки, а само море — почти что в пахотное поле.

Это был мир, в котором его народ за века неимоверного труда сделал его родину такой, какую получил Ямиками просто за то, что родился. Ямиками был достаточно хорошо воспитан, чтобы оценить подарок, и достаточно умен, чтобы усвоить урок.

Трудиться — стоило. В том числе и над самим собой.

28 мая 1998 года

Вряд ли Миша делал в час больше двух — двух с половиной километров. Значит, это было километрах в пяти от останков злополучной рации, когда Миша услышал самолет, прошедший над ним в тумане. Было почти темно от низких, грозящих новым снегом туч, слабый звук приближался с разных сторон и удалялся, почти исчезал. Миша воспользовался предлогом, сбросил рюкзак, полушубок и стоял в одном свитере, слушая мотор самолета.

Гул мотора приблизился с востока, со стороны оставленного Мишей озера, и медленно затихал на северо-западе. Приблизился с севера, одно время Мише показалось, что летчик пытается снизиться и не решается войти в низкие тучи. Он почти зрительно видел машину, которая идет над клубящейся темной поверхностью, выискивает «окно», в котором нет облаков, не находит, двигается вверх. Миша подумал, что летчик прав, не входя в облака, потому что выйти из туч он смог бы только над самой землей, буквально в считанных метрах.

Самолет сделал круг, словно бы знал о существовании Миши, его гул начал затихать на юге или юго-востоке. Мише несколько раз казалось, что он снова усиливается, но нет, это только казалось.

Миша и представить себе не мог, как близко от него были хорошо известные ему люди.

Буквально в двухстах метрах над ним, над плотным слоем облаков, в небе проплывал полковник Красножопов, великий борец за чистоту социалистических идеалов, брежневский сокол начала 1980-х, искоренитель гадов-диссидентов, смевших посягнуть на чистоту одежд великой идеи и ее отцов-основателей. Это было великое время, и время величия самого Красножопова! Время, когда он мог вершить судьбы, вмешиваться в частные дела, гадить и подличать елико возможно. И все — от имени великой империи. Не сам, а как бы во имя, на благо, несмотря!

После 1991 Святослав Дружинович Красножопов остался в рядах почтенной организации… Эта контора вечно меняет названия, и трудно припомнить последнее. Во всяком случае, он там остался. Но степень его величия была несравненно меньше прежнего, и простить этого он был решительно не в силах.

А кроме того, Красножопов презирал штафирок, совков, рядовых, эмигрантов, иностранцев, дураков, умников — словом, всех, кроме подобных себе. Презрение было слишком важной частью его жизни, чтобы он мог уйти из органов и потерять возможность так безопасно, так удобно все и всех вокруг презирать.

Проносясь в небе над Мишей, Красножопов тряс холеным мясистым лицом, брезгливо спрашивая у летчика, почему он не может сесть, где ему сказано?! Тучи, тучи… А вот они, когда было приказано, не рассуждали про тучи, они выполняли! И все должны не рассуждать, а выполнять!

Летчик пожимал плечами, предлагал посмотреть самому. Полковник не хотел смотреть, ему было все это неинтересно, и вообще у него было другое задание.

— Что скажете, орлы? Наше дело выполнять, верно ведь?!

«Орлы»-спецназовцы молчали, скорее всего — равнодушно. Красножопову даже казалось, что молчат нехорошо, враждебно, и что спецназовцы вообще ненадежны. Скорее всего, разыгрывались нервы.

Только лейтенант Крагов понимал полковника и вообще относился к нему более-менее нормально. У Красножопова тоже только один Крагов вызывал доверие и уважение. Папа у Андрея Крагова был генералом КГБ СССР. Серьезный человек, из старых кадров. Без всякого этого новомодного либерализма там и логики. А сам Андрюша в свои двадцать четыре года имел биографию одинаково богатую и яркую. Для его лет число судимостей достигло вполне солидной цифры — целых три. За разбойное нападение, за грабеж, за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших утрату трудоспособности. Три дела были заведены на него и ни по одному не был зачитан приговор. Андрюша олицетворял собой новое поколение — меньше приверженное высоким идеалам, это Красножопов с прискорбием отмечал. Вот его папа, Крагов-старший, начал заговариваться и трясти головой еще в эпоху ранней перестройки. Даже разоблачения «неоправданных репрессий» идейный старичок перенести был совершенно не в силах, а к 1991 году сбрендил с ума окончательно. Красножопов точно знал, Андрюша не сойдет с ума от разоблачения идеи.

Но было в этом поколении и что-то очень хорошее, например, такой практический подход, очень такое непринужденное отношение к возможностям, вид на которые открывается из окон почтенной конторы. «Мы ждали, когда нам дадут, — думал Красножопов. — А эти берут сами и не спрашивают».

Белозубый веселый парень, Крагов не давал себе труда скрывать, как он презирает спецназовцев за их низкий умственный и культурный уровень. Красножопов осуждал молодого коллегу за излишнюю прямолинейность, но не сомневался: повзрослеет парень, обтешется, научится вести себя умнее.

Вот и сейчас летит, делать нечего. Андрею, само собой, скучно. Делает вид, будто решает кроссворд, кричит:

— Эй, ребята, а столица Коста-Рики?

Само собой, никто не отвечает. Андрей лихо комментирует, вспоминает Петра с его указом — не венчать неграмотных…

Пока Андрей резвился, становилось окончательно ясно — в нужном квадрате они не сядут. Самолет уходил к югу, все круче забирая на восток. Временами снижались, если летчикам почудилось «окно».