Юлия Сова - Путь веры

И вдруг, будто что-то почувствовав, старьёвщик остановился, развернулся и, задрав голову, посмотрел на Танино окно. Этот человек был ужасен. Его лицо, хорошо различимое с третьего этажа при свете дня, было тёмным и грязным, как будто испачканным. Таня сделала шаг назад в комнату, но отчего-то не могла отвести от него взгляд, а старьёвщик продолжал всматриваться в её окно.

Нет, кажется, это не грязь… Он обгорел. О Боже, у него кожа закопчённая и в крови! – девушка невольно вскрикнула, прижав руку ко рту.

«Старьё берём!» – хрипло выкрикнул старьёвщик, и Тане показалось, один его глаз ослепительно ярко блеснул, словно в нём был зажжён огонёк.

Продолжая выкрикивать свою «присказку», старьёвщик неторопливо катил свою тележку прочь со двора, а Таня почему-то расплакалась, переживая и за неизвестного ей собирателя старья, и так обделённого судьбой, вынужденного прозябать в бедности, возя никому не нужный хлам, но ещё и уродливого, обожжённого так страшно. Сколько же несчастий вокруг!

«Сколько горя, а я тут хандрю! У меня же всё есть. Мне скучно, я ленивая, никчёмная, пустая дура! Мой отец был прав. И Андрей Васильевич прав…»

Девушка горько плакала, завернувшись в тёплую шаль, привезённую из родительской квартиры. Слёзы лились и лились, и ей становилось и легче, и свободнее. Где-то в глубине подсознания она ощущала, что это слёзы облегчения, и словно нарочно старалась выплакать как можно больше своей иррациональной беды. Ей было невдомёк, что с этими отчаянными слезами из неё выходил и весь лишний груз разума, и душевные сомнения, всё вот это чувственное, что когда-то составляло и жизнь, и её саму.

В квартире Таниных родителей зимой сильно дуло от окон, стёкла и фанерные рамы замерзали, но здесь толстые деревянные рамы окон не пропускали ни холод, ни звук. Даже тихие разговоры звучали в комнате будто через микрофон. Однако стены никаких звуков не пропускали, и оттого девушке постоянно казалось, что она одна во всём огромном доме.

В чужой, мрачной, пропитанной страхом и болью комнате. Именно такие ощущения появились у неё с первых дней жизни здесь, но понять их природу не удавалось. Она списывала это на перемены в своей жизни – слишком скорые и очень крутые.

Таня сразу почувствовала, что с этой комнатой что-то не так. Нет, она не была экстрасенсом и призраков не видела, но здесь, в этой комнате, будто сама звенящая тишина нашёптывала ей свои мрачные фантазии, а ещё сны. Тане стали сниться странные сны. Она видела заснеженную территорию, непонятно где находящуюся, огороженную высокой и длинной серой стеной. Всегда было светло, очень, даже слишком светло, как будто под лампой искусственного освещения, но свет был холодным и неприятно саднил глаза. Ещё там были люди, но Таня никогда не могла как следует их рассмотреть, увидеть, во что они были одеты, и мужчины это или женщины. Она видела лишь смутные образы, перемещающиеся обрывочно, быстро и неслышно, как насекомые.

Заканчивались эти бессюжетные сны всегда одинаково. Яркие вспышки света и глаза, смотрящие на этот мелькающий свет. Огромные испуганные глаза.

После этих снов она всегда просыпалась и, если такой сон приходил в середине ночи, после заснуть уже не могла.

– Ром, а как твою маму-то звали? – спросила как-то Таня, приобняв мужа, но Роман вдруг неожиданно вспылил: «Неважно! Она умерла!»

Девушка и представить не могла, что её муж настолько раним, что до сих пор не может спокойно вспоминать о матери, и, как бы ни точило любопытство, решила пока не теребить явно незажившую рану. Но всё же им предстояло жить в комнате покойной, и хотелось хотя бы представить, как ей было тут при жизни…

С самого начала Роман был не в восторге от идеи им поселиться в этой комнате. Его собственная была поменьше, но и находилась дальше от комнаты отца. Однако оспорить решения Андрея Васильевича в семье не представлялось возможным никому. Оставалось только изо дня в день привыкать и смиряться как с этими бесконечными волевыми однозначными решениями, так и с этим помещением, где всё стонало тоской и напоминало о матери. Его несчастной матери…

Он это чувствовал, нет, что уж, знал. Знал и ничего не сделал, чтобы помочь.

– Татьяна Георгиевна её звали, – уже совершенно спокойно сказал Роман. Знаешь, я не хочу об этом говорить, она давно умерла. А у нас жизнь впереди!

Роман вдруг взял Таню на руки и раз прокружился по комнате. Таня засмеялась и впервые за всё время их отношений испытала к мужу что-то похожее на влюблённость. Что-то романтичное и радостное, лёгкое. Надежда! Такие ощущения ещё в книжках описывают, она читала. И девушка, наконец, успокоилась. Всё у них с Ромой получится, всё наладится. Ну да, он, возможно, не самый простой человек, но ведь и она сама не «подарок», чуть было не начала уже превращаться в старую деву, а туда же!

Про своё положение в новой семье Таня давно всё поняла и свои права в квартире свёкра уяснила. Ни во что не лезть, инициативы согласовывать, правилам следовать. В принципе, по логике вещей, так и должно было быть, ведь для неё не было секретом, что её свёкор – сотрудник КГБ, а её муж – секретарь Пресненского райкома комсомола. Она знала, что её семья живёт не так, как большинство москвичей, и совсем не похоже на то, как жила раньше она сама – дочь учительницы младших классов и автомеханика.

Впрочем, были некоторые детали, так просто смириться с которыми она не могла. Например, запрет на прикосновение к некоторым книгам богатой библиотеки Андрея Васильевича. Доходило буквально до абсурда. Если Таня спрашивала, нет ли такой-то книги у них дома, свёкор мог сказать, что есть, и, если она спрашивала, можно ли её почитать, тот давал ей книгу, требуя обернуть её в бумагу. Самой же приближаться к книжным стеллажам ей было категорически запрещено, словно она не книги хотела бы взять, а порыться в секретной лаборатории. Таня с ума сходила от этих дурацких правил и секретности всего и вся, но утешала себя тем, что ей хотя бы не нужно думать ни о деньгах, ни о карьерных перспективах, а книги, в конце концов, можно взять в Ленинской библиотеке, по крайней мере, доступность выше. Однако число тайн этого семейства уже превышало все допустимые нормы элементарного приличия. Взять хотя бы историю Роминой матери. Ну хотя бы фотографию своей несостоявшейся свекрови она могла бы увидеть? Она всё-таки не случайная знакомая, а жена и какие-то базовые вещи не просто может, а должна знать! Однако никто из членов её новой семьи, ни до свадьбы, ни после, не удосужился не то что рассказать ей о себе, но и показать семейные фотографии. Просить фото его жены у свёкра она побаивалась, тем более после того, как отреагировал на её вопрос о матери Рома. Хотя это, конечно, самый логичный вариант. А может быть, если она попросит посмотреть семейные альбомы, фотографии маленького Ромки, например, там найдётся и материнское фото?