Павел Беляев - Тихий омут

Ия затравленным зверьком смотрела на женщину. Чем она заслужила такое обращение? Почему эта женщина говорит с ней, как… как… прости, Господи!

– А, да я тебя знаю, – свирепо заключила женщина, – ты – сиротка. Это твоих сожгли полтора месяца назад? Что, утешения приходила испросить?

– Я приходила покаяться…

– И как? Утешил? – баба будто не слышала ее. – Господи! Куда ты смотришь, одни шалаболки кругом!

Такое обращение окончательно доконало Ию. Она с неожиданной силой вырвалась и со слезами бросилась по сугробам вон отсюда. Рядом была протоптанная дорожка, но девочка не замечала её. Проваливаясь по колено, она то и дело падала. Потом поднималась, но только затем, чтобы через несколько шагов упасть снова.

С горем пополам она выбралась со двора пастора и нетвёрдой походкой направилась к избе семейства Анея. Мокрыми варежками сиротка растирала по лицу снег и слёзы. Тонкая шаль сползла на затылок и промокла, но это было неважно. Всё неважно.

По серому безразличному небу с ужасающей скоростью бежали облака. Они казались насмерть перепуганным караваном, пытающимся спастись от неминуемой ужасающей гибели. Короткий зимний день клонился к закату, и красное солнце стыдливо пряталось за высокими двускатными крышами. А воздух, казалось, был пропитан чем-то таким, чему никак не получалось подыскать определения, но от того не менее гадкого и порочного.

Прохожие по-разному смотрели на растрёпанную девочку. У кого-то на лице было написано неподдельное сожаление. Такие люди неизменно начинали хлопать по одёжам в поисках сладостей, но, как водится, ничего не находили. Тогда они со смущённым видом желали девочке здравия и тотчас находили себе невероятно важные и неотложные дела. Многие при её виде, переводили взгляд в другую сторону, будто бы и не замечая вовсе. Находились и такие, кто смотрел с испугом и поскорей старался убраться с пути. А-ну, как и она заразилась от родни? Симптомов, конечно, нет, но всё же…

За полтора месяца Ия значительно похудела и осунулась. Некогда пухлые щёки ввалились и покрылись едва заметным пушком. Вокруг покрасневших глаз надолго образовались тёмные круги.

Девочка завернула за угол и встретилась с безумным взглядом Авоськи. Юродивый злобным прищуром следил за ней, что-то крепко сжимая за пазухой. Наученная горьким опытом, девчонка огляделась и схватила первую попавшуюся палку. Топнула ногой, замахнулась.

Юродивый заорал, как резанный, и сорвался с места, будто на него самое меньшее вылили чан кипящего молока.

Тут же на девочку обратилось несколько осуждающих взглядов, но никто не проронил ни слова.

– Смотрите, смотрите, – тихо пробормотала сиротка. – Вы такие же, как и он… Неполноценные уроды, готовые заживо спалить соседа, если он вдруг станет угрожать вашему тихому, убогому укладу. Необязательно реально угрожать, достаточно, чтобы кто-то просто указал пальцем… Вот он – зачумлённый, вор, проходимец, ведьма. Хватай и сжигай, отрубай руки, бей камнями и радуйся. Радуйся, что бит он, а не ты. И бей усердно, докажи всем, что ты так же ненавидишь изгоев, как и прочая толпа. А иначе завтра на их месте окажешься ты. И чей-то брошенный камень разобьёт твою голову…

Так, ворча себе под нос, девочка почти уже возвратилась к плестовичам, как сердце пронзила неприятная мысль – музыкальная шкатулка осталась у Клера. Ия оказалась такой дурой, что посмела оставить последнее в этом мире, что у неё есть… А если пастор не заметит игрушку, а завтра её найдёт кто-нибудь из учеников и присвоит себе? А что если она попадёт в руки той злобной женщине?

И не помня себя, девчонка помчалась обратно.

До приходской школы она добралась, когда солнце окончательно скрылось, и в небе красноватым каганцем зажглась полная луна. Ночь облила дворы мертвецкой синевой. Снег крупой валил под ноги, лениво кружась в скупом холодном свете. Ветра не было.

Больше всего на свете Ия боялась снова столкнуться с той неприятной женщиной. Кажется, она приходилась пастору женой, но, позвольте, как у столь благочестивого и доброго человека может быть такая жена? Нет, тут что-то было не так. Скорее всего, Клер просто жалел скрягу-дурнушку и всячески привечал, а народ уже выдумал бог весть что…

Дверь в школу оказалась не заперта. Из вежливости девочка постучала, но ответа не последовало. Тогда она постучала снова, а чуть погодя ещё, – тишина. Набравшись храбрости, сирота толкнула дверь и тихонечко ступила на порог. Она чувствовала себя последней воровкой, без приглашения врывающейся в чужое жилище. Страх, брезгливость и что-то ещё совсем уж непонятное, всё это перемешалось в юной смятённой душе.

В сенях царил кромешный мрак. Было холодно, как в погребе. Пожалуй, даже холоднее, чем на улице. Ия осторожно, держа вытянутые руки перед собой, чтобы ненароком на что-нибудь не напороться, миновала узкий мрачный коридор, освещаемый лишь тусклым светом луны сквозь небольшое оконце, плотно затянутое на два раза рыбьими пузырями. Скользнув в горницу, где обычно проходили занятия, нетвёрдым шагом прошла вдоль рядов ученических столов ко второй двери. И снова на стук никто не отозвался.

Девочка дёрнула за ручку, но та не поддалась. Сообразив, что, возможно, она открывается вовнутрь, толкнула от себя, с тем же результатом. Побродив по горнице в поисках шкатулки, полуночница вздохнула. Столы были пусты, а под лавками в лучшем случае можно было найти лишь старый плесневелый кусок сухаря.

Из горницы вела третья дверь – в молельню. Пробраться туда оказалось парой пустяков, поскольку и её позабыли запереть. Мельком девочка подумала, что сколь сильной должна быть вера в господа и его всевидящее око, чтобы не бояться вот так оставлять двери открытыми? Насколько нужно быть уверенным в людях, чтобы лишить себя последней преграды на пути вероятных лиходеев?

Воистину, пастор Клер был святым человеком.

Молельня была хорошо освещена. Множество свечей от обычных до поминальных и молитвенных грудились здесь на высоких треногих подсвечниках. Прямой, высокий вызолоченный иконостас был уставлен образами в несколько рядов. Висевшее посреди молельни паникадило бросало сквозь дым ладана таинственные лучи на блестящую резьбу и усыпанную дешёвыми самоцветами оклады.

Низенькая арочная дверь с железной инкрустацией была приоткрыта. Насколько помнилось Ие, она вела в исповедальный покой, где ей самой бывать ещё не доводилось, но многое слышала от покойной матушки. Из-за двери раздавались тихие непонятные звуки.

– Пастор, Клер? – тихо позвала девочка. – Пастор, вы здесь?

Она осторожно заглянула внутрь и тут же отскочила. То, что открылось в тот миг взору, было чудовищно, отвратительно, непостижимо! А главное, совершенно невозможно. Это было наваждение, может быть, даже сон, но уж точно никак не реальность. В памяти лишь остался острый запах медовухи, а тёмная фигура с приспущенными штанами тотчас ускользнула куда-то далеко, к самым задворкам памяти.