Ирина Когр - В погоне за тенью

Взгляды весёлой компании сразу же обратились на меня, и даже Бессонов посмотрел удивлённо.

– Лесков, вали отсюда. Не видишь – делом заняты, – рявкнул один из приятелей Коляна – Денис.

– Отпустите его! – тогда вдруг выкрикнул я, и Богданов с компанией тотчас же заржали в ответ.

– Лесков, – вкрадчиво обратился ко мне Колян, начиная угрожающе приближаться ко мне. – Ты совсем, что ли, нюх потерял? Давно я тебя не бил? Так я это исправлю.

Я вдруг почувствовал себя идиотом. Бессонов не был моим другом, и его разборки с Коляном меня не должны были никак интересовать. Но я видел несправедливость и потому решил влезть в то, во что не должен был. Да, меня действительно давно не били. Но всё лишь благодаря появлению Бессонову, которым теперь был занят Богданов.

Вместо ответа я зарядил Коляну в нос. Тот такого поворота событий явно не ожидал и даже завис на несколько мгновений, но потом в ответку тоже стукнул меня по лицу. Было неприятно, но я к этому уже давно привык. В голове пронеслась мысль, что сейчас Бессонова уже вместе со мной продолжат избивать, и про себя я мрачно усмехнулся. Обстановка накалялась.

Помешала нам уборщица, явившаяся в самый разгар разборок. Колян её боялся: как-то раз она огрела его шваброй по спине за то, что он опрокинул ведро с грязной водой на пол.

– Так, что здесь происходит? – грозно спросила она, нахмурившись.

Денис и Кирилл сразу же отпустили Бессонова, а потом вместе с Коляном быстро выбежали из туалета, не успели мы и оглянуться. Уборщица косо посмотрела на нас, но промолчала и прошла к кабинкам.

Мы же с Бессоновым еще некоторое время молча смотрели друг на друга. Он явно о чём-то раздумывал, и в какой-то момент мне стало даже неуютно.

– Спасибо, о прекрасный рыцарь, – вдруг издевательски произнес Бессонов. Я мучительно покраснел и покосился на капельку крови у него под носом. В глубине души я надеялся, что он скажет хотя бы «спасибо». Если бы не я, неизвестно, сколько бы его тут ещё мутузили.

– У тебя разбит нос, – снова неожиданно для самого себя произнёс я.

– Слушай, Лесков, какого чёрта ты сюда вообще влез? Радуйся, что тебя не трогают, а я и сам разберусь. Ясно? – грубо сказал он, и лицо его неприятно исказилось.

С этими словами Бессонов повернулся ко мне спиной и пошёл к выходу. Хлопнула дверь туалета, и я остался опять один.

После происшествия с Бессоновым я сформулировал для себя несколько правил, которым решил отныне беспрекословно следовать. Мне преподали жизненный урок, и я был просто обязан им воспользоваться.

Во-первых, никогда не общаться с Бессоновым. Всё, точка.

Во-вторых, никогда не помогать людям.

В-третьих, книги – вот мои лучшие друзья. Отныне мне никто больше не нужен.

В тот день я возненавидел весь мир. Особенно Бессонова, не испытывавшего никаких угрызений совести за своё поведение. Мне было тошно его видеть, поэтому я старался его вовсе не замечать. Впрочем, Бессонов и сам не горел желанием со мной общаться, хоть я и продолжал часто видеть его в библиотеке. Иногда он кивал мне при встрече, но в ответ я теперь всегда отворачивался. Иногда я ловил на себе его задумчивый взгляд. Тогда мне очень хотелось послать его к чёрту, но я молчал и делал вид, что ничего такого не произошло.

Однако обида продолжала разъедать меня изнутри. Я защитил Бессонова, сам получил по физиономии и не дождался нормального «спасибо». Нет, я не просил падать передо мной на колени или рассыпаться в благодарностях до конца жизни. Но можно же было хотя бы не грубить? На месте Бессонова я бы повёл себя намного порядочнее. Но это ведь я, недаром же меня половина школы считает лохом. Видимо, чтобы не быть таковым, нужно становиться неблагодарной свиньёй.

С детьми из детского дома я уже сталкивался. Года два назад отец отправлял меня в детский лагерь на неделю. Предполагалось, что там я буду поправлять здоровье и развлекаться. Но для меня это был филиал ада.

Поначалу, конечно, было даже неплохо: я подружился с парой мальчишек, и вместе мы запускали самолётики в море. А потом туда привезли детей из детского дома, которые тут же устроили в лагере бедлам. Особенно мне запомнился неряшливый мальчишка, который размазывал по стенам своё дерьмо. Не прочь они были и побить «домашних» детей, то есть тех, у которых были родители. К этим «домашним» относили и меня.

Отец, узнав о том, что в лагере были «детдомовские», страшно возмущался и потребовал вернуть деньги за путевку. Администрация ему отказала, и он даже собирался судиться, но потом про это дело успешно забыл.

Бессонов, конечно, экскременты не раскидывал, но вот такие понятия, как честь или совесть, в нём, видимо, напрочь отсутствовали, иначе бы он так себя не вёл. Хотя, на удивление, он оказался весьма чистоплотным и даже первое время сам стирал себе одежду руками, пока Антон не показал ему прачечную внизу.

Я готов был посочувствовать Бессонову. Жизнь у него была тяжелая: один, без родителей, всю жизнь в кругу чужих людей. Это, безусловно, очень тяжело и грустно, но после того случая один вид этого наглого мальчишки вызывал у меня неприязнь.

С учёбой у него оказалось всё не так гладко, как можно было подумать вначале. Бессонов был неплох в физике, математике, и, пожалуй, биологии. Учителя этих предметов были от него в восторге. Но даже по этим предметам он многое не знал. Чувствовалось, что ему не хватало базы, как говорили преподаватели, хотя он очень старался учиться.

С остальными предметами у него всё было намного хуже. Например, он ужасно знал английский. Он путался в словах, выдумывал какие-то странные конструкции слов и предложений, чем, разумеется, вызывал смех у одноклассников. Богданов обязательно комментировал каждое его слово, а англичанка с самого первого дня невзлюбила Бессонова. Было видно, какой пыткой было для него изучение английского и пребывание на этом предмете. А он у нас был три раза в неделю.

Не нравился он и историчке Лидии Филипповне по кличке Филиппок. Она как-то раз вызвала его к доске и начала спрашивать даты. Он простоял минут десять, пытался увести разговор, но историчка стояла на своем и требовала конкретных цифр. Бессонов так их и не назвал, и был отправлен на место под злорадное улюлюканье Коляна. Ему влепили тройку, а вид у него был растерянный и грустный, но мне совсем его не было жаль. Не надо зазнаваться и вести себя с людьми по-скотски.

В моей же жизни ничего не менялось. Я по-прежнему общался с Тимуром, обсуждал с ним уроки, читал книги и иногда получал от Коляна. Случалось это редко, так как он был всё время занят: вся его энергия уходила на Бессонова, а мне доставались лишь крохи внимания. Как-то я даже подумал о том, что, если бы Колян не был таким придурком, я бы, может, присоединился к нему, чтобы проучить Бессонова. Но от таких мыслей мне становилось тошно. В конце концов, это было не по-человечески.