Джон Карр - Сжигающий суд

Пытаясь отвлечь его от страданий, я спросил:

– Сколько времени вы в таком состоянии?

– Три часа, – ответил он, не открывая глаз. Он лежал на боку, и подушка приглушала его голос.

– Но почему вы никого не позвали, почему не подошли к двери?

– Я не хотел, – проговорил он в подушку. – Я знал, что это наступит раньше или позже, и решил не жить больше в ожидании, оно невыносимо.

Казалось, теперь он совсем пришел в себя и смотрел на меня словно откуда-то издалека. Лицо его снова изобразил испуг, и дыхание снова стало шумным.

– Марк, я умираю…

Я глупо протестовал, и он добавил:

– Не говори ничего, слушай меня, Марк, я хочу, чтобы меня похоронили в деревянном гробу. Ты слышишь: в деревянном гробу. Я хочу, чтобы ты обещал мне это!

Он обреченно настаивал на своем, схватившись за мою куртку, и не обращал внимания на Люси, которая принесла ему веронал и стакан воды. Он повторял без перерыва «деревянный гроб, деревянный гроб». Потом дядя с трудом, так как у него была сильная тошнота, проглотил таблетки и, пробормотав, что ему холодно, попросил покрывало. Оно было сложено в ногах кровати. Ни слова не говоря, Люси взяла его и накрыла дядю.

Я поглядел вокруг, пытаясь найти еще что-нибудь, чем можно было бы покрыть его. В комнате стоял большой шкаф для одежды, где висели в ряд его костюмы. Дверца шкафа была слегка приоткрыта, и я подумал, что, может быть, на верхней полке есть какие-нибудь покрывала. Там ничего не оказалось, но я обнаружил нечто другое.

Внизу шкафа, перед многочисленными аккуратно поставленными ботинками стоял поднос, который ему принесли в тот вечер. Стакан был пуст – тот самый, в котором находилось молоко. Но там оказалось еще кое-что, что не приносили на подносе. Большая чаша, примерно десять сантиметров в диаметре, как будто сделанная из серебряных шишек, но небольшой ценности, насколько я могу судить. Она обычно стоит в посудном шкафу на первом этаже. Я не знаю, видел ли ты ее когда-нибудь там, Эдвард? Короче, на дне этой чаши осталось что-то вроде клейкого осадка, а перед ней лежал Иоахим, кот Эдит. Я дотронулся до него и обнаружил, что кот мертв.

Именно тогда я и понял все.

В течение одной или двух минут Марк молчал, взгляд его застыл на собственных руках.

– Я полагаю, – наконец вымолвил он, – что так бывает часто. Подозрения скапливаются в мозгу человека где-то в подкорке, и потом ему вдруг кажется, что его осенило… Как бы то ни было, именно с того момента мне все стало ясно. Я обернулся и убедился, что Люси ничего не заметила, так как стояла ко мне вполоборота, опираясь одной рукой на спинку кровати. Слабый свет лампы у изголовья жутковато блестел на красном сатине ее костюма.

Все симптомы, которые проявлялись у дяди Майлза во время болезни, вспомнились мне, и я даже удивился, как это раньше не понял, что все это – симптомы отравления мышьяком.

Из холла до нас доносился голос Эдит, разговаривавшей по телефону.

Я молча прикрыл шкаф, повернул ключ и положил его в карман. Затем я вышел в холл к Эдит. Нам надо было вызвать врача, так как сиделка должна была вернуться только на следующее утро. Я пытался вспомнить, что нужно делать в случае отравления мышьяком, но не смог. Эдит только что повесила трубку, она казалась очень спокойной, хотя руки ее дрожали. Она не смогла дозвониться до доктора Бейкера. Эдит стала подниматься по лестнице, а я бросился к телефону, чтобы вызвать другого врача, но в это время на площадке появилась Люси и сказала:

– Мне кажется, он мертв.

Она оказалась права. Конвульсий не было. Его сердце просто остановилось, и страдания прекратились. Когда я повернул дядю на спину, моя рука скользнула под подушку и нащупала конец шнурка, о котором вы, возможно, уже слышали. Это был обрывок обыкновенного шнурка, длиной сантиметров тридцать, с девятью узелками на равном расстоянии друг от друга. Я до сих пор не понимаю, что это может означать…

– Затем? Продолжай! – резко вставил Партингтон.

– Затем? Все. Мы не стали будить остальных обитателей дома, так как до рассвета оставалось еще несколько часов. Люси и Эдит пошли спать, но заснуть не смогли. Я объявил, что побуду около дяди Майлза. Прежде всего мне хотелось попытаться спрятать чашу. И я придумал предлог, сказав, что мне лучше быть на ногах на случай, если Огден вернется под хмельком.

Люси заперлась в нашей комнате, Эдит немного всплакнула. Они, видимо, сожалели о том, что не были с дядей в тот вечер, но я-то знал, что им не в чем винить себя и причина его смерти в другом.

Прикрыв тело дяди Майлза покрывалом, я взял серебряную чашу и стакан и завернул их в платок. Нет, я не думал об отпечатках пальцев, мне просто хотелось спрятать эти доказательства до того момента, когда я решу, что с ними делать.

– У тебя не возникло мысли рассказать всем о случившемся?

– Если бы я дозвонился до врача, я бы, пожалуй, сказал ему: «Не беспокойтесь по поводу его гастроэнтерита, он был отравлен». Но так как дядя был мертв… Ты должен понять меня, Парт! – зло воскликнул Марк. – Вспомни, что я почти…

– Спокойно, – прервал его Партингтон. – Продолжай свой рассказ.

– Я запер стакан и чашу в ящик своего стола на первом этаже. Мне также надо было что-то сделать с трупом кота. Я вспомнил, что у нас в саду свежевыкопанная грядка, и зарыл его в нее очень глубоко. Эдит до сих пор не знает, что произошло с котом, и думает, что он просто потерялся. Когда я покончил с этим, то увидел автомобиль Огдена. Мне показалось, что он заметил меня, но я добежал до дома раньше него.

На следующий день, услышав рассказ миссис Хендерсон, я отнес чашу и стакан знакомому фармацевту, на молчание которого можно было рассчитывать, и попросил его сделать анализ содержимого. Молоко оказалось безвредным. А вот чаша содержала остатки смеси молока, портвейна и яичного желтка. В смеси было две гранулы белого мышьяка.

– Две гранулы? – переспросил Партингтон, повернувшись к Стивенсу.

– Да. Это много, не так ли? Я читал, что…

– Это прежде всего много для остатка в чаше. Наблюдались смертные случаи после принятия всего двух гранул мышьяка. Это самая маленькая из всех известных мне смертельных доз. Но если она находилась в качестве остатка в чаше, это означает, что полная чаша должна была содержать огромное количество…

– Какова обычно смертельная доза?

– Трудно сказать. Как я уже говорил, наблюдались случаи отравления двумя гранулами мышьяка, но известны также и случаи, когда жертвам давались почти две сотни гранул, однако они сумели выкарабкаться. В желудке Д'Анжелье, отравленного в Глазго Мадленой Смит в 1857 году, обнаружили восемьдесят семь гранул. Это позволило защите утверждать, что речь идет о самоубийстве, потому что трудно представить, как можно принять такую дозу мышьяка, не заметив этого. В те времена в Шотландии существовал вердикт, называемый «Не доказано». Это означало в некотором смысле: «Не виновны, но больше этого не делайте».