Наталья Шунина - Троесолнца

Образ нитей, тонких, прозрачных и переливающихся в солнечном свете паутин, стоял перед ним. Почему-то (и тут его теория теряла в неясности следы) ему казалось, что всё, абсолютно всё, что мы делаем и не делаем, соотносится с этими нитями. Именно они настраивают некий небесный музыкальный инструмент. Даже его скользящий взгляд по манекенам и севшая рядом с ними с пакетиком жареного миндаля, в синем берете курносая девчушка, качающая ножками в сапожках в ожидании мамы, соотносится с нитями… И эти нити, их можно даже спрясть, сделать самому, как бы проникнуть туда, где они плетутся. И не то что, если она не доест миндаль, то его увидит администраторша, сделает выговор за мусор продавщице Лиле, Лиля пойдёт расстроенная к Пете, с ним поссорится, Петя психанёт и пойдёт к Наде, Надя устроит козни и заграбастает его обратно, а Лиля встретит свою новую любовь – мужчину, который через три года отвезёт их на карусель, которая зависнет на самой верхушке и свалится, – не то, совершенно не то, что подчинено подобной абсурдной взаимосвязи и нашей человеческой логике, но нечто иное, не такое логичное, но ощутимое…

И насколько категории нравственности известны этой невидимой прядильне?.. Правда ли эти законы как-то с нею соотносятся, приводя в действие те или иные нити, делая изысканнее рисунок ткани? Скорее, он чувствовал аморальность этих бесконечных нитей, даже их устрашающую ледяную аморальность, но вот стоило ему спроецировать этот образ на уровень обычной жизни, где бьёт закон времени, пространства и смерти, как почему-то (совершенно непонятно) начинал перед ним разыгрываться настоящий нравственный (именно нравственный, несмотря на всю интракосмическую аморальность) квест: игра с собственной совестью, успех в которой прибивает к его берегам блага, а поражение приводит к творческой несостоятельности (это было худшим из поражений). Порой ему казалось, что он хранит дикий секрет, порой – что он сумасшедший. А суть квеста заключалась не в том, чтобы непременно делать то, что диктует совесть, ибо она бывает глупа и слепа, а чтобы подключать некую высокую интуицию, которая предугадает правильность выбора. И часто случалось, что выбор, совершённый по совести, был мелок и приводил к целой лавине несчастий, а то, что предугадывала интуиция, через три шага вело к худшему из зол. Поэтому требовалась не только совесть, но ещё духовное зрение, ясный ум и масса других качеств, навыков и духовных инструментариев для манипуляции в этой тонкой сфере духа.

Давно, уже очень давно его измучила эта теория. Вот два дня назад он попытался её и себя, проеденного ею насквозь, проклясть. Однако всё как будто возвращалось на круги своя. Он как будто уже не мог жить иначе, и в его голове щёлкал и щёлкал пряльщик, созданный им и выдающий ему «правила» на новый день, и варианты ответов, и варианты развития событий. А то, что он единственный со всего курса получил заказ на роспись стены для уважаемого господина бывшего мэра, ему нашёптывало, что, может (может ведь, чёрт подери!), всё же это приносит результаты, и ещё немного, и он усовершенствуется и сонастроится с музыкальным инструментом вселенной.

Из лавки «Хрустальный Гусь» доносился клавесин. Точнее, поскрипывающая, заунывная запись странной мелодии, состоящей из одних реприз, шедших одна за другой и вгоняющей слушателя в состояние какой-то меланхолической зависимости от этих повторений. У окна, при свете зажжённого абажура с райскими птичками и цветочками, заваленный со всех сторон пыльными статуэтками, картинами, стульями, сосудами разного назначения, конфетницами, книгами, покрывалами, подсвечниками и неработающими граммофонами, с перьевой ручкой в руке сидел старьёвщик, согнувшись перед большим выцветшим журналом и как будто согбенным телом повторяя свой крючковатый нос.

Он проводил плановую опись своего имущества. И сейчас перед ним стоял весь позеленевший ковшик, на осмотр которого он уже потратил час и пришёл к неутешительному выводу: снова надо чистить. Удручало старьёвщика то, что поучительные слова, отчеканенные по венцу его, уже стали нечитабельны. А ведь он хотел было его сфотографировать и написать небольшую статейку, увязав традицию чеканки надписей на ковшиках с исследованиями Масару Эмото об «информационности» воды, и тем самым хоть как-то создать движение вокруг своего магазинчика и всколыхнуть его стоячие воды. Увы, в лавку забредали только от нечего делать или прячась от непогоды, и то пару раз в квартал.

– А вот и мой крайний покупатель, – улыбнулся старьёвщик, приподнимаясь, чтоб пожать через прилавок руку юноше, – в прошлый раз вы у меня взяли журнал по савафидской и табризской миниатюре. Да-а-а, ещё той гвардии востоковедов. Эх, вот это было движение на Восток. Так как вы его нашли?

– Отлично, очень даже мне помог. Как вы всё помните? – проговорил Бажен, подавая руку старьёвщику и встречая глазами его умный и несколько лукавый взгляд. – Но сейчас я к вам пришёл по другому поводу. Ищу одного человека, которого предположительно вы знаете.

– Ну что же, всем, чем смогу, помогу.

– Вы вот заходили в «Дымовину» несколько раз с мужчиной средних лет, у него ещё, как бы это, залысина, полукругом такая, глаза большие, нос крупный, как будто загибающийся вниз на кончике…

– Ну, уж вы описываете меня или семита, – подмигнул старьёвщик, – припоминать тут нечего: в подобного рода заведения я могу зайти только в компании Толи Сикорского. Анатолия Вячеславовича Сикорского… А вам он по какому вопросу понадобился?

– Дело в том, что в «Дымовине» произошёл инцидент с участием одного подростка, и ваш товарищ видел это и сказал, что он знает парня.

Старьёвщик полез под лавку, достал не менее выцветшую, чем его журнал, записную книжку, надел очки, в которых окуляр был только слева, и начал её листать.

– Вот, пожалуйста, перепишите, звоните и от меня передавайте привет.

Бажен поблагодарил, огляделся кругом, вдруг подумав, что в этих грудах вполне мог заваляться какой-нибудь старинный китоврасик на любопытных гравюрках или гобеленах, изображение которого, быть может, его подтолкнёт. Но следом промелькнула странная мыслишка: «Не сейчас». Почему не сейчас, ни один здравомыслящий человек ему бы не объяснил, но всё это было связано с его теорией и дурной интуицией, которая шептала ему, что китовраса и метиса не надо смешивать походя. Художник попрощался и, отойдя на достаточное расстояние от магазинчика, из которого по-прежнему доносился клавесин и ему вслед выглядывал одинокий старьёвщик, набрал номер.

– Знаю-знаю, о ком речь. И вас помню, – отвечал Сикорский, – вы его пытались вытащить. М-да уж, невезучий, вляпался в гнусную историю, а накануне отец его бросил. Нет, так и не объявился. Ни мальчик, ни отец. Да, я что-то такое слышал, что у него нет паспорта. Стало быть, не было человека и не стало вовсе. Но вы запишите номер моей соседки Анастасии Ивановны, – он продиктовал номер и положил трубку.