Наталья Шунина - Троесолнца

«Что же делать? – думал Нежин. – Вот только мечта, по сути, сбылась. Как долго я мечтал о заказе, вот настоящий заказ!!! Сейчас бы мне работать не покладая рук, а тут такое негодное дело… М-да, а вдруг за это какая-нибудь мне кара полагается, если я сейчас пойду, скажем, не той дорогой?» – так он размышлял, а между тем в такой глухой, предгрозовой вечерний час встречались ему шедшие куда-то девушки и женщины. Туча, озаряющаяся горчично-жёлтым, его уже не беспокоила. Он постарался на неё посмотреть и отвлечься, но всё без толку: глаза уже, как прикованные, таращились и раздевали попадающихся ему на пути женщин. Его глаза, кажется, горели в темноте, как два угля, как два волчьих изголодавшихся глаза. И до чего все такие разные женщины приходились ему нужными…

«Тьфу бы на меня, – как-то жалобно он говорил самому себе и так же жалко, будто с поджатым хвостом, смотрел вслед какой-нибудь фигурке с очертаниями, а в следующий миг ревел: – Ну, это невозможно!» Мучило его выдуманное им тут же суеверие, что, дескать, сейчас, в этот славный час, когда все угодники бьют празднично в звонницы и раскачивают бронзовые купола, когда все его ангелы-хранители пьют кагор в бордовых чашах за его первый заказ, он не может вот так взять и пойти на поводу у такого вот чувства, в котором даже романтики нынче не учуять – одно зверьё.

Гром прогрохотал где-то очень близко, и стал накрапывать крупными и редкими каплями дождь. Стояло безветрие, поэтому дождь шёл очень ровно, как по школьной линейке. «Ну вот, хоть освежусь», – порадовался юноша, полагая, что от прохлады станет легче. Однако вы не поверите, даже в каплях было что-то не то… Совершенно что-то чудное затаилось в тех каплях: они были крупные, как влажные поцелуи, душистые, как полевые цветы, и не унимали, а раззадоривали его зуд. Прогрохотало ещё несколько раз в самые уши, и полил ливень. Улица стала вмиг пуста. «И это хорошо, увидь я сквозь эту пелену мокрый женский силуэт, во мне бы уже не осталось никаких сил держаться», – угрюмо думал весь промокший Нежин, забывший и про бумажку, которую передал ему Бахрушин и которая в кармане его джинсов окрасилась синим, расплылась и стала нечитаемой, и про образы китоврасов, которые он выдумывал в библиотеке, и про всё остальное, кроме одного…

Ливень набирал силу, на дороге образовались глубокие лужи, его ботинки наполнились водой. До дома оставалось каких-то пять минут, а он шёл всё медленнее и медленнее, как будто раздумывая. «Надо бы мне заглянуть чего-то выпить, а то так простыну и ничего за неделю не сделаю… Да, силы мне сейчас архиважны… Зайду-ка в наш подвальчик, там всегда тепло», – обманывал он так себя страхом перед лихорадкой.

В подвальчике за два дома до его был организован спортбар, специализирующийся на матчах и алкоголе. Один секрет, конечно, Нежин знал про этот бар: девушки здесь были редкими гостьями, но вот если они переступали порог бара, и без сопровождения мужчин, то непременно искали знакомств. И, можно предположить, отчаялись либо по натуре были грубы, так как даже он порой не мог выдерживать царящие там устои и негодную вентиляцию, из-за которой заведение в народе прозвали «Дымовиной».

В «Дымовине» из-за дешёвого алкоголя, как правило, толпилось много народу. Тут всегда преследовало ощущение, что вот-вот начнётся драка: мат, смех и ругань проходили волнами по крохотному тёмному заведению, в котором едва ли можно было нормально перемещаться или свободно сидеть, но, видно, от этой тесноты, грозящей мало-мальскую драку превратить в резню с разбитым стеклом, рукоприкладства здесь случались редко, и в случае необходимости его буяны, кажется, сами были рады выйти вон.

Нежин протискивался среди людей. Один патлатый байкер с усами и бородой пихнул его локтем, и стопка водки, которую он держал на двух толстенных пальцах и готовился смахнуть на спор, закачалась. Ему кричали: «Грюндель, давай-давай, Грюндель, не пролей, давай, Грюндель», – качающуюся стопку он опрокинул и так же виртуозно с двух пальцев скинул на барную стойку.

Толпа загудела, из неё высунулся парнишка лет шестнадцати, щуплый, неприметный, и громко сказал: «Я смогу больше». Многие рассмеялись, подначивая выскочку, Грюндель стал клясться самыми непристойными вещами и радостно чертыхаться, в итоге через десять минут мальчик настоял, принял эстафету и стал стопка по стопке с двух пальцев смахивать водку. Нежин задержался на несколько минут: его озадачило сумасбродство парнишки, выступившего против матёрого волка. Как он и предположил, мальчик не рассчитывал на выигрыш, напротив, он косил, был неловок, судя по всему, непривычен к спиртному. Когда на него шикали, он практически не реагировал, не огрызался, не защищался, а брал стопку всё более трясущимися руками и смотрел холодно прямо на неё и никуда больше. Это был темноволосый метис с небольшими карими глазами, роста ниже среднего, с большой не по размеру головой и пышной шевелюрой.

– Он сейчас упьётся! – хохотали в толпе.

– Я знаю, кто это. У моей соседки на даче сарай строил. Гастарбайтер. Его отец бросил, смылся куда-то, – услышал Нежин разговор и попытался пролезть к мальчику, но толпа его оттеснила, и ему пришлось орать:

– Вытащите его! Эй, там, впереди, вытащите парня, он несовершеннолетний!

Но никто его, кажется, не слышал в общем шуме. Он заорал ещё громче. Судя по тому, что водку оплачивал проигравший победителю, парень, видно, планировал свалиться замертво гораздо раньше пятнадцати стопок, которые уже смахнул запросто Грюндель.

Рожа у Грюнделя была колоритная: волосатые ноздри, как раздувающиеся мехи, весь мохнатый, косматый, толстокожий, грубый до одурения… Он гладил свою бороду, смеялся, открыв рот, и иногда потрясал натруженным коричневым кулаком.

– Да что вы делаете! – заорал Нежин ещё громче и стал протискиваться вперёд. А пока он протискивался, думал так: «И что это я таким сердобольным стал?! Зачем мне этот мальчишка?.. Ладно бы от добра делал… Положим… Но ведь я-то от суеверия суюсь туда… А не честнее ли развернуться? И пусть все заказчики улетят от меня, лишь бы не играть в эту гадкую игру».

В итоге Нежин стал так рьяно биться локтями, что всё же добрался до середины круга и во всеуслышание заявил:

– У мальчишки есть своя причина! Снимите его с соревнования!

– Так он сам напрашивался! – загудели.

– Зверёк! Пусть Грюнделя одолеет! – кто-то выкрикнул, смеясь.

Парень, еле стоявший на ногах, будто тут же очнулся, метнул ненавистный взгляд и, собравшись с силами, сказал с сильно прорезавшимся акцентом: «Кто назвал меня так? Трус! Вых-х-ади сюда!»

– Это я трус? – ступил вперед парень, чуть старше первого, и высокомерно ухмыльнулся. – Да я даже если убью тебя, чурку, мне ничего не будет!