Алиса Тишинова - Кленовый букет, или Небесам вопреки. Мистический роман_2

Сердце внезапно участило свой ритм, тело окутало теплом. Старик почувствовал, что рот, почти против воли, начал улыбаться, – скованно и трудно, словно преодолевая судорогу. Когда он улыбался последний раз?

– Гвендолин! – позвал он мысленно, вслушиваясь в себя. – Гвендолин, отзовись!

– Да! – со смехом прозвенел в голове забытый голос. Словно трубку телефонную сняли. – Я знала, что рано или поздно ты появишься, и позовешь меня!

– Гвендолин, ты жива! Ты всё это время знала обо мне, и молчала? Почему?

– Ну, положим, не всё время… Много позже ухода Эльбиуса. Но, знала, да. Я же верила, искала. Потому что любила. Искала, как только сумела вспомнить. Но ты был слеп. Звать тебя было бессмысленно.

– А теперь… ты для меня – всё. Это не признание в любви. Ты просто вернула мне смысл. Это важнее, чем жизнь, я могу умереть завтра или вчера… Но лишь вспомнив, что ты есть, – я смог улыбаться. Шевелиться, говорить…

– Я знаю, любимый. Я знаю… И всегда знала, что наступит день, когда ты поймёшь, что главное…

– Мы встретимся?

– Да. А сейчас… спи. Тебе нужно отдохнуть. Мы могли бы встретиться прямо сейчас, но подожди; дай телу и душе отдых; ты так измучился за все это время. Немного нам осталось, надо поберечь себя. – Словно две нежные прохладные ладони легли на голову Астария, сердцебиение унялось, и он погрузился в спокойный глубокий сон, кажется, первый раз за несколько лет.

Монахи и юные послушники проходили на цыпочках мимо кельи святого старца, который впервые на их памяти заснул здесь с незапертой дверью, с безмятежной улыбкой на лице…

Виктория с отвращением вытащила из ящика оставшиеся овощи: лук и морковка совсем сгнили. Она выбросила их в ведро. Несколько картофелин, вроде бы, выглядели прилично. «Главное, что всё цело, значит, мышей за три недели не завелось, слава богу… Если бы они могли проникнуть в дом, то, конечно, начали бы свои поползновения со временно пустующей квартиры», – рассеянно думала она. В морозилке нашлись нарезанные помидоры в пакетике; есть курица и крупа. Уже что-то…

Так всегда бывает, когда возвращаешься с путешествия, – дом кажется чужим, непривычным, заброшенным. Трудно вновь втягиваться в хозяйство, готовить на кухне, а не перекусывать готовой едой, по-быстрому, в машине, а после – просто выбрасывать упаковки при каждой остановке, если есть мусорные баки. И никакого тебе мытья посуды… Перед глазами всё ещё мелькали вежливые надписи: «Спасибо за чистоту на дорогах! Счастливого пути!», милые забегаловки на трассах, постели и душевые кабинки в мотелях; разнообразные новенькие полотенца и постельное бельё; даже туалеты. Ей нравилось находиться в дороге, ни к чему ни привязываться, не заботиться о том, что будет дальше с этими чужими вещами; заплатить за постой – и снова в путь. Чувство свободы и новизны, интереса, неожиданности в каждой ерундовой мелочи. Пожалуй, именно эти, постоянно меняющиеся, картинки жизни, а не сама цель – пляж и море, – было самым главным, что она искала в путешествиях. Несмотря на все риски и страх, порою настолько сильный, что она молилась лишь о том, чтобы добраться живыми. Парадоксально, но это и давало ощущение полноты жизни. Кажется, она понимала женщин, идущих на фронт во время войны. Может быть, это звучит кощунственно, но только в такие моменты ты по-настоящему счастлива – тем, что жива. Это и есть сама жизнь, поток, движение, которое не замечается в рутинных буднях (хотя, конечно, от падения внезапного кирпича на голову гипотетически не застрахован никто и нигде, даже в самом спокойном месте, но нужно быть настоящим философом, чтобы постоянно думать об этом, а не просто знать в теории…)

Теперь Виктории надо вновь привыкать, что у нее есть шкафы, и одежда, которой намного больше, чем необходимо прямо сейчас. Одежда на все четыре сезона (из которых три проживаешь лишь по необходимости, в ожидании лета). Она должна быть аккуратно развешена и разложена по шкафам, а не просто закидываться в сумку под кроватью; за всем этим необходимо следить: протирать пыль, раскладывать антимоль, и тому подобное…

Ранним утром синяя «Ауди» медленно, из последних сил, катила по улицам спящего еще города. Андрей, Виктория и Ася вернулись домой, пошатываясь от усталости и стресса. Они занесли в квартиру лишь самые необходимые вещи, и сразу же легли в отсыревшие постели. Летом, вне отопительного сезона влажность в доме была катастрофическая; квартира казалась холодной и промозглой. Зато на шумных и пыльных, в сравнении с югом, улицах, пока еще ласково припекало солнышко. Два обязательных действия перед тем, как рухнуть в кровать: открыть газовый и водяной краны, и отправить самое важное сообщение самым важным людям – родителям: «Мы дома». Точка. Остальное может подождать.

Андрей после дороги ещё долго будет спать. Виктории, проснувшейся к пяти часам вечера, пришлось потихоньку вновь входить в привычную колею. Первым делом, она приняла душ. Нехотя – ей казалось, что этим действием она смывает с себя запах моря, юга, дороги, мотелей. Словно, с прилипшей дорожной пылью на теле каким-то образом могли сохраниться морская соль и романтика путешествия, а помывшись в собственной ванной, она утверждала себя в статус вернувшейся. Что было, конечно, несусветной глупостью.

Виктория наспех расчесала мокрые волосы, выгоревшие сейчас почти до орехового цвета; полюбовалась непривычным, для домашнего зеркала, отражением загорелого тела. Сорок четыре года ей никак не дать, порой ей даже неловко называть свой возраст – могут подумать, что она кокетничает, нарочно завышая цифры, и наблюдая за реакцией людей. Зачастую она испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, приятно выглядеть намного моложе паспортных данных, а с другой, – возникало отчаяние: зачем я такая? Внешность была отражением души, которая не взрослела, не успокаивалась, вечно искала и ждала чего-то; искала саму себя, словно подросток. Кризис четырнадцати лет плавно перетек в кризис тридцати, сорока, – а душа всё не менялась. Если бы она попыталась обрисовать кому-то собственные мысли – тоже ничего бы не вышло. Молодо выглядящих, к тому же гораздо более модных и ухоженных, чем она, женщин, очень много, – но это другое. Они могут быть шикарными, уверенными в себе, и все-таки взрослыми. А она – как девчонка. Порой кажется, что её всерьёз никто не воспринимает. Вон, как недавно был шокирован сосед – милый одинокий старичок, смешливый балагур, вечно гуляющий с лохматым псом, обожавшим Викторию. В разговоре с ним она случайно упомянула год окончания школы, да сказала, что тоже была пионеркой. У соседа сильно вытянулось лицо, он ошарашенно взглянул на неё, видимо, быстро посчитав в уме, затем спросил о возрасте. Услышав ответ, долго удивлялся и качал головой. Сама того не замечая, Виктория кокетничала с разговорчивым дедом. Кокетничала в своём стиле – то есть, ласково и охотно разговаривала, непроизвольно становясь обворожительной. По той самой причине, что здесь не могло возникнуть никакой двусмысленности. И ещё потому, что она-то твердо знала: возраста не существует, есть лишь человек, со своей неповторимой душой. Лучше подарить невинную радость тому, кто не ожидает её, чем каком-нибудь самодовольному хлыщу, который начнёт воображать невесть что…