Василий Щепетнев - Тайная сторона Игры

Толстыми пальцами он раскрыл незапечатанный конверт, достал бумагу, столь же белую. Белоснежную. И скоро, очень скоро найти такую бумагу будет столь же легко, сколь и прошлогодний снег.

– На такой бумаге хорошо барышням письма писать, – бормотал Оболикшто.

– И не только барышням, – теперь уже Арехин подпустил добродушия и даже ласковости.

Оболикшто отвечать не стал. Читал он медленно, шевеля губами. Однако пальцем по строчкам не водит, спасибо и на том.

Дойдя до конца, Оболикшто начал читать заново. Лицо его раскраснелось – то ли от алеющего солнца, то ли по иной причине.

Наконец, он оторвал взгляд от бумаги, кашлянул, прочищая горло, потом еще и еще.

– Значит, вас прислали сюда служить? – откашлявшись, выговорил он.

– Точно так.

– Следователем по особо важным делам?

– Точно так.

– Наделенным чрезвычайными полномочиями?

Третий раз точнотакать Арехин не стал. Кончились точнотаки.

– Вот, – оторвавшись от бумаги, обратился Оболикшто к дивану. – Направили к нам особо важного следователя Арехина. Лично товарищ Дзержинский и направил.

Куртка только качнул головой, а Кофта, вынырнув из Зазеркалья, широко улыбнулся:

– Смотри, тезка! Я тоже Орехин.

– Я Арехин. Александр Александрович Арехин. Первая буква – аз.

– Аз, так аз. Хорошая буква. А я – Сашка Орехин,

Арехин вежливо наклонил голову. Со знакомством, значит.

Куртка молчал, представляться не спешил. Смотрел нерадостно. Потом плюнул в ведро с золой, почти попал.

– А сами вы из каких будете, гражданин Арехин? – тщательно выговаривая слово «гражданин» и налегая на А в фамилии, наконец, сказал он.

– Догадаться не сложно, – усмехнулся Александр Александрович.

– Мне знать нужно, – со значением проговорил Куртка. – Знать, с кем под буржуйскую пулю пойду.

– Если нужно, то поработайте. Вы же в уголовном сыске.

– Языком работать всякий горазд… – сказал в никуда Куртка.

Арехин чуть склонил голову набок, рассматривая Куртку, потом неторопливо начал:

– Вы, я вижу, родились в семье священника. Но с отцом, разумеется, давно порвали. Еще до революции. Классе в пятом гимназии.

– В четвертом, – поправил Куртка.

– Хорошо, в четвертом. Отринули веру, стали эсером.

– Левым эсером, – опять поправил Куртка.

– Да, конечно. Весной восемнадцатого от эсеров ушли, к большевикам пришли. Воевали с белогвардейцами, контужены. Сейчас – один из лучших оперативников МУСа.

– Верно, – хлопнул себя по коленям Орехин. – Верно, черт побери. В самую точку, тезка Аз.

– Теперь я знаю, – насмешливо сказал Куртка. – Вы – Шерлок Холмс.

– Нет, конечно, нет. Шерлок Холмс сейчас непременно бы выложил, каким путем он узнал всю подноготную о товарище в куртке. Я же умолчу.

– Хорошо, хорошо, пусть так. Но все же, чем вы занимались прежде, гражданин? – Оболикшто окончательно решил заменить сердечное ты бездушным вы.

– Окончил Императорское правоведческое училище. Служил в санитарном отряде на Галицийском фронте. Ранен, контужен. После революции работал по заданию партии.

– Какой? – спросил Куртка.

– Где? – одновременно спросил тезка Он.

– Партии большевиков. Куда посылали, там и работал.

– Понятно, – протянул Оболикшто. – Хорошо, спрошу по-другому: опыт работы в уголовном сыске есть?

– Небольшой. Когда учился, доводилось помогать Владимиру Ивановичу.

– Какому такому Владимиру Ивановичу?

– Яценко. Следователю.

– Не знаю такого… – сказал Оболикшто. Пожалуй, поспешно сказал.

– Он по уголовным делам специалист, не по политическим.

– По уголовным, что ж, по уголовным люди бывали и неплохие. Он как, послужить новой власти не хочет?

– Владимир Иванович Яценко пропал без вести, – сухо сказал Арехин.

– Бывает, бывает. Зато ты… вы, то есть, теперь здесь. С людьми у нас сложно. Иной начитается книжечек про Ната Пинкертона и летит к нам, приключений ищет. А у нас – служба. Попробовал бы Пинкертон… – но продолжать не стал, только рукой махнул. Махнул и задел стакан, хорошо, подхватить успел.

– Мы тут немножечко… С устатку… Вы как?

– Я не устал, – отказался Арехин.

– Брезгаешь? – с дивана сказал Куртка. – К шампанскому привык?

– Я вижу, у вас тут партизанщина… – протянул Арехин.

– Изредка случается, – согласился Оболикшто. – Когда особо тяжелый день.

– Тяжелый день?

– Я ж говорю, Пинкертону такое и в кошмаре не снилось. Бандитизм небывалый. Да что говорить, завтра сами увидите.

– Завтра?

– Ну, сегодня день, можно сказать, на исходе, опять же секретарши нет. Потому всякую бюрократию отложим до завтра. Времена такие – без бюрократии нельзя. Зачислить на службу, паек, жалование. Паек наш не чекистский, но прожить можно. Потом насчет обмундирования. Его, как такового, нет, но кое-чем из самого необходимого пособим. Но, возможно, вы в одежде не нуждаетесь?

– Не нуждаюсь, – согласился Арехин. – Во всяком случае, сейчас.

– Хотя…– Оболикшто с сомнением осмотрел пальто Арехина, сшитое, правда, еще в 1917 году, но у лучшего парижского портного и из лучшей английской материи, и, что еще главнее, практически не ношенного. Кашемировый шарф и лакированные туфли с блестящими шотландскими калошами добавили сомнения. – Нам ведь по чердакам шуровать приходится, по подвалам.

– В канализацию спускаться, – добавил Куртка, – по говну ходить.

– Как-нибудь, – ответил Арехин. – У меня есть полевая форма.

– Офицерская? – ехидно спросил Куртка.

– Разумеется.

– Ничего, главное, чтобы без золотых погон, – примирительно сказал Оболикшто.

Арехин не стал говорить, что полевая форма и золотые погоны несовместны. Зачем? Просто учел: товарищ Оболикшто в отечественную на фронте не был. А что Куртка и Кофта молчат – может, из солидарности. Или просто до конца из зазеркалья не выбрались.

– А вот оружие товарищу – уже товарищу! – Арехину нужно прямо сейчас. Домой спокойнее идти будет.

– Оружие у меня тоже есть, – успокоил Арехин.

– Тогда носите его при себе.

– При себе и ношу, – но показывать не стал. Куртка опять усмехнулся. Похоже, считает, что лучше «маузера» оружия не бывает.

– Ну, ну, – только и сказал Оболикшто, не видя характерных бугров под пальто. Если и носит, то «браунинг», дамскую игрушку, мухобой.

Тишина, что на мгновение заполнила здание, оказалась зыбкой. Хлопнула дверь, частые шаги зазвучали громче и громче, и вот уже дверь распахнута с нарочитой драматичностью, открыть ее можно куда скромнее.

Солнце скрылось за домом напротив, но закатная сторона небосклона пылала вовсю, и потому прибывший немного походил на оперного Мефистофеля – адский огнь на челе и во взоре, и все к тому прилагающееся.

– Еще одна, – только и сказал вошедший. Если убрать красные лучи – обыватель как обыватель. Хорошо поношенная одежда, стоптанные ботинки, умеренная худоба.