Максим Рыков - Трус! Правда?

Я ел с меньшим сомнением, чем того требовала ситуация. Я был голоден, и каким-то образом мой мозг тоже был голоден. Я не стеснялся того, как быстро я поглощал идеально приготовленную еду. С чего бы это? Я был один.

Воодушевленный отсутствием боли, полным животом и нейротрансмиттерами, покрытыми жиром, я поднялся. Сейчас не время снова пытаться сбежать. Сейчас было время замедлиться и разобраться во всем. Где я был? Что было последним, что …?

Боже мой. Последняя вещь.

Воспоминания захлестнули мой пресыщенный мозг. Последним было бешеное известие, переданное по примитивной рации шабаша, что переворот удался. Каждую неделю мы отправляли одну женщину с двумя собаками в направлении подходящего следа. Ее работа заключалась в том, чтобы отслеживать радиоканалы на предмет важных новостей и при необходимости сообщать о них. Нас не волновали мелочи, а для нас почти все было мелочами. Крах фондового рынка, выборы, сплетни о знаменитостях… все это теперь не имело для нас никакого значения. Наши радиопоходы, как мы их называли, были предназначены для двух видов информации – экстремальная погода или экстремальное продвижение сопротивленцев. В любом случае, мы сразу же отправлялись в пещеры, где у нас было достаточно еды и воды, чтобы пережить практически все.

И вот из одного из радиопередач Марсии мы узнали, что все те, кто не успел бежать из крупных городов США, были уничтожены одновременно. Согласно правительственным источникам, передаваемым по радио в безэмоциональных тонах, сопротивленцы теперь планировали покрыть сельскую местность, медленно уничтожая всех, кто остался. Единственными оставшимися, казалось, должна была стать их безжалостная армия.

Наверное, я никогда не думала, что до этого дойдет. Я любила свой шабаш, любила лес, любила жить просто на земле. Мне нравились наши ритуалы и наше стремление к мирному будущему. Я никогда не верила, что сопротивленцы сделают то, что обещали, – убьют тех, кто с ними не согласен. Большинство людей, казалось, не соглашались с ними. Я, как и окружающие меня женщины, всегда верила, что массы будут править. А пока мы оставались в нашей своеобразной утопии, живя вдали от относительно непройденного участка Аппалачской тропы в северо-восточном углу Алабамских лесов.

В правительственном отчете не было сказано, как они добились массовых убийств, хотя сопротивленцы годами распространяли слухи о своей способности создавать искусственные магнитные бури. Вот почему мы были здесь, глубоко в лесах и пещерах, выживая за счет корней, листьев, небольшого стада скота и надежды уже более десяти лет. Все мы, женщины, все мы опасались и правительства, и сопротивленцев, все мы готовы были переждать это здесь, среди деревьев, с нашими палатками и священными практиками. Все остальные надеются на меня, единственного оставшегося старейшину, чтобы я вел их в молитве и учил их колдовским практикам, которым меня так давно научила моя собственная бабушка.

Одно из последних, что я запомнил из того времени, – это острый страх, что за нами придут сопротивленцы. Я возвращался в палатку после бешеного молитвенного круга. Я оставил своих двух собак, которые, как и в большинстве случаев по утрам, сопровождали меня на молитву. Я велел остальным вернуться в свои палатки, взять самое необходимое и собраться у храма для группового похода к пещерам. Мы бесконечно отрабатывали эту инструкцию на протяжении многих лет, и каждый из нас мог проделать ее во сне, если бы понадобилось. С нашей точки зрения, пещеры давали нам наилучшие шансы выжить среди сопротивляющихся, матери-природы и магнитных бурь.

В то утро я чувствовал себя не очень хорошо и сообщил об этом группе. Некоторые пытались остаться и помочь, но я велел им взять моих собак и идти вперед. Я встречу их в пещерах, как только смогу, а пока у них было много работы, чтобы подготовить нас к длительному пребыванию.

Но что-то случилось, когда я вошел в палатку, не так ли? Что-то болезненное. Что-то вроде шока. Воспоминание об этой боли было самым последним перед этим. Когда это было?

Я всегда была непоколебимо уверена, что они никогда нас не найдут. Хотя сопротивленцы, конечно, ненавидели бы нас за то, что мы фокусники, натуралисты и женщины, мы были слишком маленькой группой, слишком далекой от общества, чтобы вызвать серьезный интерес. Я думала, что мы навсегда останемся в безопасности.

Поэтому, вопреки всем заветам нашего племени, я хранил у себя мобильный телефон с того момента, как мы переехали сюда. Остальные знали, что у меня есть портативные солнечные батареи, но не догадывались, что я использую их для зарядки телефона или что я оставил на связанном банковском счете достаточно денег, чтобы оплачивать мизерную ежегодную плату за обслуживание в течение десятилетий. Они думали, что от солнечных батарей заряжаются только радио и маленькие рации группы, и за это они были благодарны.

Они не знали, что я все еще зависим от старого мира. Лихорадочная, непреклонная зависимость. Они не знали, что я хожу по магазинам. Или, скорее, что я фантазировал о покупках, помещая вещи в бесконечную онлайн-корзину на своем телефоне. Каждый вечер. Каждое утро. Каждую свободную минуту я делала покупки.

Конечно, то, чего они не знали, оказалось не менее вредным, чем то, чего не знал я. Я была старше, когда мы приехали сюда. Я не был знаком с технологиями, за исключением использования компьютера в моей старой квартире, а затем и телефона, для покупки ненужных мне вещей. Справедливости ради, я также использовал технологии, чтобы найти этих женщин, и они были моим спасательным кругом в мире, который казался все более безумным.

Но я и представить себе не могла, что мой мобильный телефон может выдать наше местоположение. Я не понимала, что любой желающий может исследовать и использовать мою бездонную корзину. Я не знала, что кого-то из них может волновать, что группа современных ведьм планирует, как было написано в моем сетевом дневнике, переждать апокалипсис в одиночестве. Честно говоря, я не знала.

Реальность того, что я натворила, только-только начала осознаваться, когда раздался голос. Это был мужской голос, которого я не слышала уже более 12 лет. Он эхом разнесся по палатке и определенно исходил изнутри, хотя он не исходил из одного определенного места. Он был, просто-напросто, повсюду.

"Черити, – сказал он, – я вижу, ты проснулась. Добро пожаловать. Как ты себя чувствуешь?"

С каждым его словом я все больше сомневался, был ли голос человеческим или роботизированным.

"Где я?" закричала я, паника наконец проникла в мою душу.

"Почему Черити, ты везде, где ты когда-либо хотела быть".

"Нет, это неправильно. Я хочу быть со своим ковеном, со своим племенем. Что ты сделал с ними? Что ты сделал с моими собаками?" Я должна была рыдать, но я не рыдала. Мой голос был неистовым, но контролируемым, когда я оглядывала новую палатку в поисках ответов или хотя бы источника мужского голоса.