Михаил Бурляш - Другая жизнь. Мистика

– Угу, – промычал скрипучий.

– Но иногда на Него находит игривое настроение, и Он может соригинальничать. Вот и Гоголю не повезло. И, как потом выяснилось, поделом. Не любил нас покойничек… – бас кашлянул.

– Так, а что ему-то досталось? – скрипучий был явно заинтригован.

– Ты как будто и не знаешь? Что там у тебя по русской литературе было? Трояк? Учиться, дружок надо было, а не на нечистую силу уповать, – бас явно насмехался. – Ладно, напомню. Из полтавского писаки наш сделал тупиковую ветвь – вложил ему отвращение к женскому полу, обрек на одиночество вечное. Не раз потом радовался, читая его памфлеты, что правильный «подарочек» сделал… – бас задумчиво замолк.

– Ну, а как же суженая? Нам ещё в начальной школе говорили, что каждому человеку предназначена половина, и что он её обязательно встречает на своём земном пути. Только может мимо пройти и не узнать, если счастия любовного не имеет, – скрипучего явно задел рассказ баса.

– Была ему одна душа предназначена в суженые. Должна была родиться в Петербурге через семь лет после него. Если бы они встретились, не устоял бы он перед ней. Всю свою неприязнь к бабам позабыл бы, как пить дать… И в мир иной отошел бы не в 42, а лет на тридцать позже. Да только и тут мы руку приложили… Но смотри, никому ни гугу, а то не возьму тебя больше с собой на дело… Вне правил это. Когда душу ему предназначили, кое-кто из наших слегонца ось времени крутнул, и рождение её на двести лет вперед перенеслось! – в последней фразе баса явно слышались нотки гордости.

– Как это? – недоуменно спросил скрипучий. – Это она только вот сейчас, что ли, родиться должна? Это мы из-за неё, что ли, метку ставим? А как же предназначение?

– Тёмный ты, – бас снова звучал иронично. – Только в неправильном смысле. Предназначение черному коту под хвост пошло. Будет в книжках его портреты разглядывать да вздыхать. Разве что захочет погадать в крещенский вечерок перед зеркалом… Тогда, конечно, может и кое-что непредвиденное произойти. Но сейчас девушки перед зеркалами не гадают, сейчас время другое. Так что, может, и обойдется. Давай к памятнику двигаться, хватит порожняки гонять…

Мимо меня в тумане проплыла чья-то внушительная фигура и тут же исчезла. Следом за фигурой проплыл и исчез… чешуистый хвост, с растрёпанной кисточкой на конце. Кисточка мела землю туда-сюда, как будто стирая следы своего хозяина.

Чувствуя, как волосы встают дыбом, я невольно потянулся к голове. Рука легла на меховую шапку, про которую я уже и позабыл. Сдернув шапку с головы, я швырнул её в сторону памятника и перекрестился.

Туман тут же осел и прижался к земле, словно мелкая белёсая пыль. Вокруг суетились люди, по Невскому мчали машины. По другую сторону улицы яркой акварелью вырисовывался Казанский собор.

«Неужели мне всё привиделось?» – подумал я и взглянул туда, куда бросил шапку. На решетке у памятника трепыхалась на ветру какая-то красная тряпица, похожая на манжету от старинного кафтана. Никакой шапки не было и в помине. Да и красный клочок прямо на моих глазах растворился в воздухе.

Я шагнул из тени Гоголя в солнечный июньский день 2022 года и увидел, что каменные плиты под ногами почему-то медленно приближаются к моему лицу. На мгновение оглохнув от пронзительного женского крика «Помогите! Мужчине плохо!», я успел подумать: «Эх, нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге!..»*

*Фраза, с которой начинается роман Н.В.Гоголя «Невский проспект»

Какие бы бури не бушевали вокруг, в Александро-Невской лавре всегда спокойно, как будто время остановилось тут на минутку, чтобы перевести дух, да так и застыло, разомлевшее от благодати и покоя. Даже потоки туристов и паломников, ежедневно приходящих поклониться «Невской скоропослушнице» или мощам Александра Невского, не нарушают этот покой.

Но самое тихое и умиротворяющее место здесь – это два старинных кладбища перед входом в лавру, Лазаревское и Тихвинское. На первом спит вечным сном любимая сестра царя Петра, на втором покоятся останки величайших умов своего времени. Именно здесь нашли последнее пристанище Карамзин, Гнедич, Крылов, Баратынский, Жуковский, Глинка, Достоевский, Чайковский…

Впрочем, речь не о тех, о ком и сегодня спорят потомки. Их мысли, мечты и чувства навеки погребены под могильными плитами и изысканными памятниками, а кладбище давно превратилось в филиал музея искусств под открытым небом. Истоптанное миллионом праздных ног, оно напоминает досконально изученные биографии усопших, в которых почти не осталось загадок и тайн…

И всё же, прошлое не было бы прошлым, если бы открыло свои закрома грядущим поколениям, не оставив себе за толщей минувшего времени никаких сокровищ. Одно из них таится как раз перед входом в Лавру, на одном из старинных кладбищ; никому не ведомое и забытое даже теми, кто его искусно и тщательно укрыл от людского взора. Но расскажем всё по порядку.

Александро-Невский монастырь был построен по указу Петра Великого и, по удивительному стечению обстоятельств, хранит одну из его тайн, которая, судя по всему, останется неразгаданной до скончания веков.

Это случилось в мае 1723 года, когда Пётр заехал с визитом в монастырь, где, проведя пару часов в беседе с настоятелем Феодосием, зашёл проведать могилу сестры. День выдался тёплый, ласковый, солнце пригревало, в монастыре было зелено и душисто. Всё цвело и благоухало, однако уставший государь не замечал ни цветения, ни ароматов весны. Погруженный в свои думы, он задержался у могилы чуть дольше, чем рассчитывала его свита, терпеливо ожидавшая кто у церкви, кто у экипажей.

Мысли были нерадостные, что, впрочем, соответствовало месту. Здоровье, о котором он вообще никогда раньше не думал, всё сильнее давало о себе знать. Пришла пора подумать о том, кому поручить государство после себя. Однако и сама эта мысль была невыносима, и наследником оставить было некого. Кроме жены он по-настоящему никому не доверял…

Пётр вышел к свите с выражением мрачной решимости на лице. Несколько дней спустя его волей на свет появился вымышленный персонаж. Точнее – умер, не родившись. Ранним июньским утром к монастырю подъехала странная процессия – пустой экипаж с закованной в засовы домовиной и три всадника. Предъявив настоятелю подписанную Петром записку о погребении на монастырском кладбище некого камергера иностранного происхождения, скончавшегося скоропостижно и вдали от родины, один из них что-то шепнул Феодосию на ухо. Не задавая лишних вопросов, настоятель лично указал место для захоронения и, велев монахам вырыть могилу, удалился.