Анатолий Мусатов - Смерть Калибана. Повести

«Жалко тебе его?» – спросил Николая Калибан, заметив, с каким недоумённым сожалением тот смотрит на своё бесчувственное тело. Николай ничего не сказал в ответ, только молча кивнул. Никогда ещё ему не приходилось испытывать столь щемящее чувство одиночества к себе, беззащитному и затерянному среди безразличной ко всему громады мира. Он впервые ощутил себя как песчинку, и как это чувство было для него сейчас сильно и ново! Всегда – и в детстве, и парнем, и в армии, в Афгане, он считал себя сильным, не принимающим слабости других, ни тем более свои собственные.

Но сейчас Николай ощущал растерянность. Какая он малость в этом бесконечном пространстве мёртвой материи! Его тело, затерявшееся в безмерной бездне, вызывало в нём неизъяснимую жалость. Но слезы, плотным комком подступившие к горлу, не давали ему забыть, что сейчас его дух есть лишь отражение слабой плоти, оставшейся там, в затерянной дали…

Калибан, видевший смятение Николая, усмехнулся: «Да-да, только так мы, все живые существа, можем понять, что есть наша бренная оболочка, – единственное прибежище души. Тебе не приходилось раньше сталкиваться с такими мыслями… Оно понятно… молодость! Только в эту пору жизнь кажется вечной и негасимой, которую без оглядки можно разменять по прихоти сиюминутного желания! Поэтому молодость так непримирима, так легко вступает в конфликт, даже самый жестокий, где сама жизнь ставится на кон. И это не безрассудство, просто это свойство всего живого… Ты ведь воевал?»

«Да».

«И убивал».

«Да».

«Тогда тебе легче меня понять, кровь тяжела – в землю тянет. Хотя загубленных душ на тебе из наших, младших существ, не счесть, но ты это не считаешь своим грехом. Многие люди не понимают этого… Но главное среди всего прочего – закон о неприкосновенности живого, того, что движется и дышит, от мелких, ничтожных капель живой материи до нас, высших творений природы!».

Николай с удивлением посмотрел на Калибана. Тот кивнул:

«Не удивляйся. Между нами разница просто ничтожна по сравнению с инфузорией либо другой такой же тварью и убивать таких, как я, также преступно, как и убить человека». «Но как же? Вы не мыслите, так как мы, не можете отличать добро от зла и ещё многое другое…». «Это извечное, это роковое ваше заблуждение! Вы сами изолировали себя от мира, в котором изначально мы были все вместе. И теперь вы одни в природе, против неё, вместо того, чтобы искать где-то в иных мирах братьев по разуму. Оглянитесь вокруг! Вот они, здесь, ваши братья, меньшие братья! Им не дано, как вам, свойств сопоставления, выводов и анализа. Но они несравненно тоньше и богаче одарены чувствами…».

За разговором Николай не заметил, что они перемещаются высоко над землёй, но странным образом. Не они летели над ней, а под ними плыла спящая, многоликая земля, озерцами ловящая яркие блестки звёзд, неся на себе купы крон или сплошной ковёр темной зелени, едва различимых далеко внизу. От высоты у Николая слегка кружилась голова, но страха он не испытывал. Он чувствовал в сердце лёгкую грусть, но эта грусть отзывалась в его сердце той приятностью, которая несёт с собой лишь сладкая боль. Он не удивлялся тому, что парит вот так недвижно в беспредельной выси и под ним расстилается панорама мира.

Не сразу, лишь приглядевшись, он увидел на фоне блестевшей ленты реки мелькающие тени животных. И как только заметил первых из них, тотчас же открылось ему такое их множество, что Николай удивился, как мог он не заметить их сразу! Повсюду неторопливыми спокойными косяками проплывали они, похожие на отливающие серебристым отсветом, облака. А между этих неисчислимых стай, как пастухи, плыли одинокие фигуры людей в мирном соседстве со своими бывшими жертвами и врагами, уходящими в бесконечное никуда.

«Как это?..», – спросил Николай, и Калибан улыбнулся ему в ответ:

«Все они жили когда-то и в той пропорции, как ты сейчас видишь, ибо нас было всегда много больше».

«А как же религия, вера людей в царство Божие?».

«Так-так, – кивнул Калибан, – одно другому не мешает. Мы так воспринимаем наше переселение, в царстве наших душ есть место и для людей. Вообще, – он покачал головой, – в том, что выбрал для вас ваш Господь, не так весело. У Бога вы одни только сами и больше никого. Вы одиноки. То, что нас там нет, в царстве вечного вашего упокоения, делает его похожим на тюрьму… Древние из людей, населявших Землю, хотя убивали, приносили в жертву и просто губили, но ещё не отделяли себя от нас. Они вели свой род и считали своё происхождение от наших предков. Эти люди здесь, среди нас, ты видишь их. А пришедшие им на смену поколения, отказавшиеся в ложной гордости от своих пращуров, этим самым наказаны. От одиночества среди себе подобных нет спасения, и они при жизни обрекли себя на эти муки, унося их с собой в своё царство Божие!».

«Да, я тебе верю! Но почему мы сегодня здесь?», – робко спросил Николай».

«Узнаешь, узнаешь немного позже», – отозвалась в нём мысль вепря.

Он был впереди Николая и казался на фоне темного неба огромной глыбой, окруженной ярко мерцающими точками на конце каждой щетинки. Они сливались в ореол, и только свет янтарно-желтых глаз Калибана не позволяли казаться им роем мириад светлячков. «Очень красиво», – подумал Николай. Вепрь, взглянув на него, послал в ответ благодарную улыбку.

«Ну, вот мы прибыли», – сказал он, и Николай, стремительно и плавно, будто на гигантских качелях, скользнул вниз, вознесших ранее его в высь, в переливы темного мерцания небес, и пребывавших там до этого времени. Оказавшись на земле, Николай дивился тому, что окружило его на лесной поляне. Тут были деревья, покрытые легчайшим светящимся мхом, от зеленоватого света которого всё вокруг стало матово-призрачным. Этот невыразимо приятый свет завораживал взгляд, и Николай чувствовал, как он вливается в его глаза животворной струей. Трава под его ногами трепетала легкими волнами, будто кто-то невидимой щёткой причесывал её. Запах травы, как целительный бальзам проникал в его мозг и Николай, вдыхая фантастический коктейль ароматов, чувствовал опьянение и блаженство.

Он очнулся от прикосновения. Калибан стоял рядом, погруженный в свои мысли. Из-под закрытых век по его щеке блеснувшей искоркой скатилась тяжелая слеза и исчезла в нежных перекатах травы. «Вот здесь я родился…», – печально прошептал он. Николай почувствовал это. «Почему ты грустишь?». «А ты прислушайся к себе, к тому давнему, спрятанному далёким временем, своему детству…».

Он не договорил, а Николай уже был весь объят теплой легкой дрожью, от которой заныло и забилось учащённо сердце. Всё вокруг вдруг показалось ему знакомым до мельчайшей чёрточки. Вон там стоял тополь… Тот самый, на макушку которого залез на спор. Предательски подломившийся сучок под его ногой заставил пережить страшное и сладкое до жути короткое мгновение падения. Он ощутил только что его вновь, когда скользнул с высоты на эту поляну. А за той рощицей угадывался дом, где он провёл всё свое детство. Был там и просторный двор, в котором ранним солнечным утром голос матери, скликающей на кормежку пернатую живность, пробуждал его от мягкого томления сна. И там, он знал это, словно видение стояло перед глазами, росли в палисаднике пунцовые георгины, свисавшие через раскрытое окно, у которого он спал. Летние грозы накатывались на него гулкими густыми раскатами колокольного звона, серебряными, невесомыми шорохами волн. Николай стоял, широко открыв глаза, в которых отражались яркие картины, запечатленные несмываемыми красками детства.