Боб Холланд - Двадцать пять рассказов о призраках

И теперь я действительно был несчастен больше, чем несчастен простой человек. И грубый зверь, чьего собрата я презрительно уничтожил, грубый зверь, призванный служить мне, человеку, созданному по образу и подобию Верховного Бога, принес мне столько невыносимого горя. Увы! ни днем, ни ночью я больше не знал благословения покоя. В первом случае существо не оставляло меня ни на минуту в покое, а во втором я ежечасно просыпался от снов, полных невыразимого страха, и чувствовал горячее дыхание существа на своем лице, а его огромная тяжесть – воплощенный кошмар, от которого я не мог избавиться, – навечно поселилась в моем сердце.

Под давлением мук, подобных этим, слабые остатки добра во мне сдались. Злые мысли стали моими единственными близкими соратниками – самые темные и злые из мыслей. Капризность моего обычного характера переросла в ненависть ко всему сущему и ко всему человечеству; в то время как я из-за внезапных, частых и неуправляемых вспышек ярости, которым я теперь слепо предавался, был тираном, моя безропотная жена, увы! была самым обычным и самым терпеливым из страдальцев.

Однажды она сопровождала меня по какому-то домашнему делу в подвал старого здания, в котором нас вынуждала жить наша бедность. Кот последовал за мной вниз по крутой лестнице и, чуть не сбросив меня с ног, довел меня до безумия. Подняв топор и забыв в гневе о детском страхе, который до сих пор удерживал мою руку, я нанес животному удар, который, конечно, оказался бы мгновенно смертельным, если бы топор опустился так, как я хотел. Но этот удар был остановлен рукой моей жены. Подстрекаемый вмешательством в ярость, более чем демоническую, я вырвал свою руку из ее хватки и вонзил топор ей в голову. Она упала замертво на месте, не издав ни стона.

Совершив это отвратительное убийство, я немедленно и со всей обдуманностью взялся за сокрытие тела. Я знал, что не смогу вынести его из дома ни днем, ни ночью, не рискуя быть замеченным соседями. Мне пришло в голову много проектов. В какой-то момент я подумал о том, чтобы разрезать труп на мелкие кусочки и сжечь их. В другой раз я решил вырыть для него могилу в полу подвала. Потом я размышлял о том, чтобы бросить его в колодец во дворе, и о том, чтобы упаковать его в коробку, как товар, с обычными приготовлениями, и таким образом нанять носильщика, чтобы он забрал его из дома. Наконец я наткнулся на то, что считал гораздо лучшим средством, чем любое из этих. Я решил замуровать тело в подвале – как, согласно записям, средневековые монахи замуровывали своих жертв.

Для такой цели подвал был хорошо приспособлен. Его стены были неплотно сложены и недавно были оштукатурены повсюду грубой штукатуркой, которая из-за сырости воздуха не успела затвердеть. Кроме того, в одной из стен был выступ, образованный фальшивым дымоходом или камином, который был засыпан и сделан так, чтобы походить на остальную часть подвала. Я не сомневался, что в этом месте я мог бы легко сдвинуть кирпичи, вставить труп и замуровать все, как раньше, так, чтобы ни один глаз не мог обнаружить ничего подозрительного.

И в этом расчете я не обманулся. С помощью лома я легко сдвинул кирпичи и, осторожно прислонив тело к внутренней стене, закрепил его в этом положении, в то время как без особых проблем восстановил всю конструкцию в первоначальном виде. Раздобыв раствор и песок со всеми возможными предосторожностями, я приготовил штукатурку, которую нельзя было отличить от старой, и с ее помощью очень тщательно прошелся по новой кирпичной кладке. Когда я закончил, я почувствовал удовлетворение от того, что все было в порядке. Стена не представляла ни малейшего признака того, что ее потревожили. Мусор на полу был собран с величайшей тщательностью. Я торжествующе огляделся и сказал себе: “По крайней мере, здесь мой труд не пропал даром”.

Следующим моим шагом было найти зверя, который был причиной стольких несчастий, ибо, в конце концов, я твердо решил умертвить его. Если бы я мог встретиться с ним в тот момент, не было бы никаких сомнений в его судьбе; но оказалось, что хитрое животное было встревожено силой моего предыдущего гнева и не решилось появиться в моем теперешнем настроении. Невозможно описать или представить то глубокое, блаженное чувство облегчения, которое вызвало в моей груди отсутствие ненавистного существа. Он не появлялся ночью – и, таким образом, по крайней мере одну ночь с тех пор, как он появился в доме, я крепко и спокойно спал – да, спал, даже с грузом убийства на моей душе!

Прошел второй и третий день, а мой мучитель все не приходил. Я снова вздохнул как свободный человек. Монстр в ужасе покинул дом навсегда! Я больше не увижу его! Мое счастье было безграничным! Чувство вины за мой темный поступок мало беспокоило меня. Было сделано несколько запросов, но на них были с готовностью даны ответы. Был даже проведен обыск, но, конечно, ничего обнаружить не удалось. Я считал свое будущее счастье обеспеченным.

На четвертый день после убийства в дом совершенно неожиданно ворвалась группа полицейских и снова приступила к тщательному обследованию помещения. Однако, уверенный в надежности своего убежища, я не испытывал ни малейшего смущения. Офицеры попросили меня присутствовать при обыске. Они не оставили неисследованным ни одного уголка. Наконец, в третий или четвертый раз, они спустились в подвал. У меня не дрогнул ни один мускул. Мое сердце билось так же спокойно, как у того, кто дремлет в невинности. Я обошел подвал из конца в конец. Я сложил руки на груди и легко расхаживал взад и вперед. Полиция была полностью удовлетворена и готова к отъезду. Ликование в моем сердце было слишком сильным, чтобы его можно было сдержать. Я горел желанием сказать только одно слово в знак триумфа и вдвойне убедиться в их уверенности в моей невиновности.

– Джентльмены, – сказал я, наконец, когда компания поднялась по ступенькам, – я рад, что развеял ваши подозрения. Я желаю вам всем здоровья и немного больше вежливости. Кстати, джентльмены, это… это очень хорошо построенный дом. (В бешеном желании сказать что-нибудь легкое я едва ли понимал, что вообще произнес.) Я могу сказать, что это превосходно построенный дом. Эти стены, вы идете, джентльмены? Эти стены крепко сколочены.

И тут, просто из бравады, я сильно постучал тростью, которую держал в руке, по тому самому участку кирпичной кладки, за которым стоял труп моей любимой жены.

Но пусть Бог защитит и избавит меня от клыков Архидемона! Как только эхо моих ударов погрузилось в тишину, мне ответил голос из гробницы! Крик, сначала приглушенный и прерывистый, похожий на рыдание ребенка, а затем быстро переросший в один долгий, громкий и непрерывный крик, совершенно аномальный и нечеловеческий крик-вой, вопящий вопль, наполовину ужаса, наполовину торжества, такой, который мог исходить только из ада, одновременно из горла проклятых в их агонии и демонов, которые ликуют в проклятии.