Боб Холланд - Двадцать пять рассказов о призраках

О моих собственных мыслях говорить глупо. Теряя сознание, я, пошатываясь, добрался до противоположной стены. Какое-то мгновение группа на лестнице оставалась неподвижной, охваченная крайним ужасом и благоговением. В следующее мгновение дюжина крепких рук трудилась над стеной. Стена упала. Труп, уже разложившийся и покрытый запекшейся кровью, стоял прямо перед глазами зрителей. На его голове, с красной, раскрытой пастью и единственным огненным глазом, сидело отвратительное чудовище, чье коварство соблазнило меня на убийство, и чей доносящийся голос отправил меня на виселицу. Я замуровал чудовище в гробнице!

Однажды вечером, около восьми месяцев назад, я встретился с несколькими товарищами по колледжу в доме нашего друга Луиса Р. Мы пили пунш и курили, говорили о литературе и искусстве и шутили, как любая другая компания молодых людей. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, как ураган, ворвался тот, кто был моим другом с детства.

– Угадай, откуда я? – воскликнул он.

– Я ставлю на Мабилль, – ответил один из них.

– Нет, – сказал другой, – ты слишком веселый; ты пришел, взяв взаймы деньги, похоронив богатого дядю или заложив свои часы.

– Ты трезвеешь, – воскликнул третий, – и, почувствовав запах пунша в комнате Луи, ты поднялся сюда, чтобы снова напиться.

– Вы все ошибаетесь, – ответил он. – Я городка П., в Нормандии, где я провел восемь дней и откуда я привез одного из моих друзей, великого преступника, которого я прошу разрешения представить вам.

С этими словами он вытащил из кармана длинную черную руку, с которой была содрана кожа. Она была перерезана у запястья. Сухая и сморщенная форма руки и узкие пожелтевшие ногти, все еще цепляющиеся за пальцы, делали ее страшной на вид. Мышцы, свидетельствовавшие о том, что ее первый владелец обладал огромной силой, были связаны на месте полоской похожей на пергамент кожи.

– Только представьте себе, – сказал мой друг, – на днях они продавали вещи старого колдуна, недавно умершего, хорошо известного во всей стране. Каждую субботу вечером он отправлялся на собрания ведьм на метле; он практиковал белую и черную магию, давал коровам голубое молоко и заставлял их носить хвосты, подобные хвосту спутника святого Антония. Старый негодяй всегда питал глубокую привязанность к этой руке, которая, по его словам, принадлежала знаменитому преступнику, казненному в 1736 году за то, что он бросил свою законную жену головой вперед в колодец – за что я его не виню, – а затем повесил на колокольне священника, который его обвенчал. После этого двойного подвига он ушел, и в течение своей последующей карьеры, которая была короткой, но захватывающей, он ограбил двенадцать путешественников, выкурил два десятка монахов из их монастыря и превратил монастырь в сераль.

– Но что ты собираешься делать с этим ужасом? – закричали мы.

– Эх! Друзья! Я сделаю из нее ручку для своего дверного звонка и буду пугать своих кредиторов.

– Друг мой, – сказал Генри Смит, крупный, флегматичный англичанин, – я полагаю, что эта рука – всего лишь разновидность индийского мяса, консервированного по новой технологии; я советую тебе приготовить из нее бульон.

– Не ругайтесь, господа, – сказал с величайшим хладнокровием студент-медик, который был на три четверти пьян, – но если вы последуете моему совету, Пьер, вы предадите этот кусок человеческих останков христианскому погребению, опасаясь, что их владелец придет требовать останки. Кроме того, эта рука приобрела некоторые дурные привычки, а вы знаете пословицу: ”Кто убил, тот убьет".

– А кто выпил, тот выпьет, – ответил хозяин, наливая студенту большой стакан пунша, который осушил его одним глотком и сполз мертвецки пьяный под стол. Его внезапный уход из компании был встречен взрывом смеха, а Пьер, подняв свой бокал и приветствуя руку, воскликнул:

– Я пью за следующий визит твоего хозяина.

Затем разговор перешел на другие темы, и вскоре после этого каждый вернулся к себе домой.

* * * * *

Около двух часов следующего дня, проходя мимо двери Пьера, я вошел и застал его за чтением и курением.

– Ну, как дела? – спросил я.

– Очень хорошо, – ответил он.

– А твоя рука?

– Моя рука? Разве ты не видел ее на кнопке звонка? Я прикрепил ее туда, когда вернулся домой прошлой ночью. И что ты думаешь? Какой-то идиот, несомненно, чтобы сыграть со мной глупую шутку, позвонил в мою дверь ближе к полуночи. Я спросил, кто там, но так как никто не ответил, я снова лег в постель и заснул.

В этот момент дверь открылась, и хозяин, толстый и крайне наглый человек, вошел, не поздоровавшись с нами.

– Сэр, – сказал он, – я прошу вас немедленно убрать эту падаль, которую вы подвесили к своему колокольчику. Если вы этого не сделаете, я буду вынужден попросить вас уйти.

– Сударь, – ответил Пьер с большой серьезностью, – вы оскорбляете руку, которая этого не заслуживает. Знаете ли вы, что она принадлежала человеку высокого происхождения?

Хозяин повернулся на каблуках и вышел, не сказав ни слова. Пьер последовал за ним, отсоединил руку и прикрепил ее к шнуру звонка, висевшему в его комнате.

– Так-то лучше, – сказал он. – Эта рука, как напоминание траппистов – все смертны, брат. Она будет придавать моим мыслям серьезный оборот каждую ночь перед сном.

Через час я оставил его и вернулся в свою квартиру.

Следующую ночь я плохо спал, был нервным и возбужденным и несколько раз вздрагивал, просыпаясь. Однажды мне даже показалось, что мужчина вломился в мою комнату, и я вскочил и обыскал шкафы и под кроватью. Около шести часов утра я, наконец, начал дремать, когда громкий стук в мою дверь заставил меня вскочить с дивана. Это был слуга моего друга Пьера, полуодетый, бледный и дрожащий.

– Ах, сэр! – воскликнул он, рыдая. – Мой бедный хозяин. Кто-то убил его.

Я поспешно оделся и побежал к Пьеру. Дом был полон людей, спорящих друг с другом, и все было в смятении. Все говорили одновременно, рассказывая и комментируя это событие всевозможными способами. С большим трудом я добрался до спальни, представился тем, кто охранял дверь, и мне разрешили войти. Четыре агента полиции стояли посреди квартиры с карандашами в руках, изучая каждую деталь, совещаясь вполголоса и время от времени делая пометки в своих блокнотах. Два врача совещались у кровати, на которой лежал без сознания Пьер. Он не был мертв, но на его лице застыло выражение самого ужасного ужаса. Его глаза были широко открыты, и расширенные зрачки, казалось, пристально, с невыразимым ужасом смотрели на что-то неведомое и страшное. Его руки были сжаты в кулаки. Я приподнял одеяло, которым было покрыто его тело от подбородка вниз, и увидел на его шее, глубоко впившиеся в плоть, следы пальцев. Несколько капель крови запачкали его рубашку. В этот момент меня поразила одна вещь. Я случайно заметил, что сморщенная рука больше не была прикреплена к шнуру звонка. Врачи, несомненно, убрали ее, чтобы избежать комментариев тех, кто входил в комнату, где лежал раненый, потому что вид этой руки был действительно ужасающим. Я не стал спрашивать, что с ней стало.