Джозеф Шеридан Ле Фаню - Дом у кладбища

Мистер Наттер, убедившийся, что о получении сатисфакции в настоящую минуту не может быть и речи, растерянно и несколько глуповато переводил глаза то на Паддока, то на О’Флаэрти.

– А теперь, сэр, – Паддок обратился к мистеру Мэхони, – если мистер Наттер желает отложить поединок, я согласен; если же нет, то вместо своего товарища предоставляю в его распоряжение себя.

Он вновь глубоко склонился и застыл, сжимая в левой руке шляпу, а в правой – рукоятку шпаги.

– Клянусь честью, капитан Паддок, именно это я и сам хотел предложить, сэр, – с большой живостью подхватил Мэхони, – не вижу иного выхода из той ситуации, в которую нас поставила преждевременная агония вашего друга; видно, он bona fide in articulo mortis [16] И в самом деле на пороге смерти (лат.) . – иначе его поведение ничем не извинишь.

– Паддок, дружище, – зашептал Деврё в ухо маленькому лейтенанту, – надеюсь, вы не убьете Наттера в угоду этим двум скотам?

И Деврё указал глазами сначала на блестящего секунданта Наттера, а затем на великого духом О’Флаэрти, который по-прежнему неподвижно сидел на земле.

– Капитан Паддок, – послышался голос зерцала куртуазности, Пата Мэхони из Макэфаббла (между прочим, Мэхони упорно присваивал Паддоку капитанский чин), – поскольку дело приняло неожиданный оборот, могу я осведомиться, кто выступит в роли вашего друга?

– В этом нет нужды, сэр, – сухо и решительно вмешался Наттер. – Лейтенант Паддок, я не коснусь и волоска у вас на голове.

– Вы слышали? – выдохнул О’Флаэрти, к которому вернулся дар речи; нечаянная фраза Наттера задела его за живое – так уж распорядилась судьба, что Наттер в последнее время через слово поминал волосы. – Вы слышали его, Паддок? Мистер Наттер, – О’Флаэрти говорил отрывисто, с трудом, – сэр… мистер Наттер… вы должны… ух… я призову вас к о-о-ответу-у-у!

Эти звуки вырвались у О’Флаэрти через стиснутые зубы, лицо его исказилось чудовищной судорогой и побагровело. Паддок на мгновение решил, что О’Флаэрти кончается, и едва не пожелал, чтобы он отмучился побыстрее.

– Молчите… прошу вас, сэр, не напрягайте себя, – взмолился Паддок, однако обращение его оказалось излишним.

– Мистер Наттер, – сердито проговорил Мэхони, – вы можете сколько угодно смотреть, как этот джентльмен сидит на земле и корчит рожи, но ваша запятнанная честь от этого чище не станет. Полагаю, сэр, мы явились сюда не играть в бирюльки, а покончить с нашим делом.

– Скажите лучше, покончить с этим злополучным джентльменом, что, как я вижу, вполне удалось. – Коротышка доктор Тул поспешил склониться над фейерверкером; он прибыл в карете, где оставались инструменты, корпия, пластыри. – Ну, что стряслось?.. Ага, он имел дело с доктором Стерком ? О-хо-хо! – Тул потихоньку саркастически хихикнул, дернул плечами и стиснул пальцами запястье О’Флаэрти.

– Вот что я скажу вам, мистер… э-э-э… сэр, – произнес Наттер с угрожающим видом. – Я имею честь знать лейтенанта Паддока с августа тысяча семьсот пятьдесят шестого года и ни за что на свете не причиню ему вреда, поскольку люблю его и уважаю, но, если мне непременно нужно драться, я буду драться с вами , сэр!

– С августа тысяча семьсот пятьдесят шестого года? – поспешил изумиться мистер Мэхони. – Ого! Почему же вы молчали об этом раньше? Ну как же, сэр, не предлагать же старинным знакомым идти друг на друга с обнаженными клинками! Нет, сэр, рыцарская доблесть склоняет голову перед милосердием христианина, а честь идет рука об руку с человеческим сердцем!

Заключив эту исполненную благородства сентенцию, мистер Мэхони согнулся в поклоне и пожал сначала холодную жесткую руку Наттера, а затем пухленькую белую лапку Паддока.

Не следует думать, что мистер Пат Мэхони из Макэфаббла был трусоват, напротив, на своем веку ему довелось стать участником нескольких, и весьма громких, дуэлей, где он выказал себя свирепым и хладнокровным бойцом, – нет, он просто играл свою роль до конца, пока не пришла пора поставить точку. Есть любители толковать о дуэлях забавы ради, выказывать к ним пристрастие, доходящее до восторга, – не верьте ни единому слову. Дуэлей не любит никто, просто некоторые ненавидят их не так сильно, как все прочие, – таких людей и именуют героями.

– Ух, мочи нет. Кто-нибудь, заберите меня отсюда, – взмолился О’Флаэрти, вытирая испарину с багрового лица. – Еще минут десять – и мне конец.

– De profundis conclamavi [17] Из глубины взываем (лат.) . , – забормотал отец Роуч, – обопритесь на меня, сэр.

– И на меня, – добавил маленький Тул.

– Дорогой друг, во имя спасения своей души, прежде чем удалиться, скажите только, что вы прощаете мистера Наттера, – попросил священник вполне искренне.

– Все что угодно, отец Роуч, – отозвался страдалец, – только оставьте меня в покое.

– Так, значит, вы его прощаете?

– О, мука мученическая! Да прощаю же, прощаю. Но только на смертном одре, потому что если я не умру …

– Тише, тише, сын мой, – елейным голоском произнес отец Роуч и похлопал фейерверкера по руке. Именно с этой фразой обращался достойный пастырь к своему скакуну, по кличке Брайан О’Линн, когда тот, объевшись овса, становился чересчур игрив, – все пустяки… только потише, поспокойнее, сын мой… вот так, тихо… тихо.

Оба сопровождающих в обществе секунданта подвели занемогшего великана к карете и погрузили на сиденье; вслед за тем все трое также сели в карету, в их числе священнослужитель, побуждаемый любопытством: он желал быть с О’Флаэрти в его последние мгновения. Кучер, оказавшийся навеселе, погнал лошадей к Чейплизоду бешеным галопом, сначала по лужайке, а затем вниз по склону холма. Перепуганный Тул напрасно дергал за шнурок, пока не оборвал его, – карета не опрокинулась благодаря одному лишь везенью. Но вот пассажиры достигли наконец жилища О’Флаэрти – отнюдь не в радужном расположении духа, но, во всяком случае, целые и невредимые.

Дорόгой больной перенес новый приступ, поэтому друзья, томимые страхом и любопытством, бережно помогли ему выбраться из кареты. На пороге дома О’Флаэрти вначале испустил стон, затем громогласное проклятие в адрес Джуди Кэррол и, наконец, страшным воплем: «Кокан Модейт!» – призвал Жерома. Под приглушенные увещевания святого отца, Тула и Паддока О’Флаэрти добрался до верхней площадки лестницы и воспользовался ею как трибуной, чтобы, перегнувшись через перила, во всеуслышание оповестить всех домашних о своем тяжком недуге и неминуемом близком конце.

Два пожилых джентльмена, устроившиеся у амбразур в башне армейского склада, нацелили бинокли и с грехом пополам сквозь толпу зрителей наблюдали за тем, что происходило на поле боя.