Роза Поланская - Дом северных ветров

Я ехала на такси во тьму, забрызганную рекламными вспышками. Голова освежалась, гнев на Клавдию Петровну отпустил. За окном – неопределяемая местность – гематитовый мрак, растекшийся по стеклу. Какой-нибудь дряхленький домишко с туалетом во дворе и ненормальным квартирантом. Да и бабушка слишком ласковая – таких еще не встречалось мне. И дом в центре Москвы – фата-моргана, не иначе.

Пальцы, сжатые в кулаки, начали неметь. Я съежилась, внутренне дрожа.

В салоне удушающе пахло новой обивкой – запах бесконечных перелетов, навсегда въевшийся в меня. Вытащила из кармана «О́рбит», чтобы заглушить приступ тошноты.

Самолеты… из прошлого выпорхнувшие. У меня с ними не сложилось ни дружбы, ни понимания. Хорошо, хоть жвачка в кармане оказалась.

Помню, вот так же, по ночному городу увозил меня папа-офицер из родного Хабаровска. Я смотрела на мелькающие дома, свет их оставался позади, и понимала, что это навсегда. И внутри ныло и скреблось еще непонятное, живое. Потом уже именуемое тоской. И когда аэропорт подмигнул дверьми, и когда толпа людей-теней проглотила, вот тогда поняла: оборвалась связь с городом. Безвозвратно. А в семье военных все так: все навсегда, все безвозвратно, и учишься не привязываться, не прикипать.

Учишься не чувствовать.

Не оттуда ли, из ледяного детства постоянных переездов, выросла театральная маска на моем лице. Вросшая в кожу. Вот она я, в отражении бокового окна, глядящая пристальным и отрешенным взглядом. Но я ли это?..

– Второй проезд, да? – повернулся ко мне угрюмый таксист.

– Не знаю. Наверное, – пожала плечами, стараясь придать тону звонкие и смелые нотки.

И ближе к нуару окна придвинулась, чтобы заглянуть через саму себя, на стекле запечатленную.

Мелкие, удручающего вида домишки. Еще несколько скукоженных крыш, и машина остановилась.

– Судя по навигатору, приехали. Вон ваш дворец.

Дверь открыла не сразу. Посидела, немного успокаиваясь: дом трехэтажный, приветливо и тепло горящий окнами. А на улице, освещенной фонарями, склоненными в поклоне усталом, – ни души. Кошка разве что, прошмыгнувшая меж тонких колышков соседнего забора.

Расплатилась и вылезла. Дождалась, шаркая носком ботинка по земле, пока медлительный водитель вытащит мой уродливый толстопузый чемодан из багажника.

И когда такси уехало, я осталась с ним впервые наедине. С этим большим теремом – циклопом одноглазым, глядящим исподлобья.

Здравствуй, дом.

Тяжелый лязг затвора – и в проеме калитки возник силуэт тучной бабушки с белым пушком-нимбом на голове – темный силуэт в ослепляющем свете лампочки, над порогом висящей. И она не говорила ничего – крот, всматривающийся в предметы перед собой.

– Здравствуйте, это я звонила, по поводу комнаты.

– А я думаю: дите-не дите стоит, вроде как лет двенадцати. Думаю: да не може ко мне…

– Я – студентка. И мне – восемнадцать.

И мы пошли к дому.

– Собака издохла в прошлом месяце – убили Мухтарку, так что пужаться некого. Графа разве что. Шелудивый дюже. И не уследишь, как со стола чей-то из харчей утащит, паскудник…

Чернота по краям узкой асфальтированной дорожки, спина неповоротливой бабушки, неторопливая убаюкивающая речь ее, тяжелая входная дверь, холодный пол в прихожей с кучей сваленной обуви. Запах лекарств, вперемешку с чем-то вкусным и сдобным. Старый диван, накрытый плюшевым покрывалом с нарисованными оленями и бахромой скрученной, два кресла с узкими деревянными ручками… Лестница деревянная, поскрипывающая, под которой закуток жилой.

Второй этаж – слава Богу – ненавижу первые, близкие к земле, похоронные, холодные… Три двери, две полоски света под ними. Тишина призрачная. Словно дом насторожился при появлении нового жителя. Скрип раскрывшейся двери, полутемная комната с горящей настольной лампой, освещающей узкий квадрат пространства, тонкая тень девушки, склоненной над книгой за столом. Ручка, сигаретой торчащая во рту.

Щелчок выключателя – и свет испуганный ринулся в стены и углы, и тут же успокоился, разлившись. Комната показалась электрически неживой после темноты.

– И-и… – протянула бабушка удивленно. – Какая ж ты мокрая… С бани что ли, унучка?

– Ну как-то так, – пожала плечами.

– Намыкалась, чай… Ты хоть емши? Точно емши? Ну ладно, отдыхай тогда. Меня бабой Лидой звать. А енто… – она кивнула на девушку, – как звать-то тебя забыыла, – пожаловалась.

– Оля, – оборвала грубовато моя новая соседка, вытащив ручку изо рта. – Лампа будет мешать по ночам. Предупреждаю сразу. Я учу.

– Тебе тоже будет мешать, – ухмыльнулась я, надув и тут же лопнув пузырь жевательной резинки.

Получилось эффектно.

– Класс! Хотя бы не шлюха, – заключила Оля, снова склонившись над учебником.

– Я ее не знаю, – виновато пожала плечами баба Лида, – но завтра разберемся. Со всеми вами разберемся. Выбирай кровать.

– У окна – моя, – предупредила Оля, не поворачиваясь. – Вы мне очень мешаете. Правда.

Три древних кровати с перинами, башнями из нескольких подушек в накрахмаленных наволочках, стояли паровозиком. На стене – ковер, облепленный роем ярко-красных роз. Над столом – искусственный плющ, змеей ползущий до самой двери.

– Постель стирана и утюжена. Отдыхай. По-завтрему, по-видному, тогда все расскажу, где чиво найти. Покойной ночи, – и баба Лида тяжело зашагала толстыми ногами из комнаты.

– Спокойной ночи, – ответили мы с Олей хором, как детсадовские, когда дверь за бабушкой закрылась.

Покойной ночи?

Ольга сидела в прежней позе – сгорбившись вопросом. Я прошаркала чемоданом по полу и раскрыла. Крышка отпрыгнула радостно и облегченно.

– Туалет и ванная на улице? – спросила я.

Первое и главное.

– Внизу, справа от лестницы, если смотреть снизу, – Оля так и не оторвалась от книги.

– Здесь еще квартирант какой-то странный живет.

Второй интересующий меня вопрос.

– Мне абсолютно все равно. Главное, чтобы не у нас на третьей кровати.

– Ты его не видела? Просто я по телефону с ним разговаривала, и мне показалось, что это какой-то страшный тип – не в смысле внешности, а вообще…

– Да? – Оля взглянула на меня поверх своих раскосых лисьих очков. – Ничего сказать по этому поводу не могу, потому что я в этом доме живу… – она бросила взгляд на часы, – три часа и минут двадцать от силы.

– И как тебе?

– Как мне эти три часа? – Оля хлопнула учеником. – Ты знаешь, до удивления мило, – она скинула халат, оставшись в симпатичной пижамке с нарисованными очкариками-зайцами, и прыгнула на свою кровать. Села, накрывшись пуховым одеялом до носа, и смотрела, как я разгружаю сумку, раскрыв старинный шкаф на ножках.

– Пахнет древностью и сыростью. Надо духами побрызгать. Такой шифоньер в сказке должен ходить, смешно переваливаясь с боку на бок. Я бы назвала его Григорий. А ты сегодня что же, мешать мне лампой не собираешься? – я кинула взгляд на Олю, высунувшую наконец лицо из-под одеяла.