Роза Поланская - Дом северных ветров

– Воскресенье завтра. Живи пока, – она встала, на цыпочках подошла сзади и заглянула в шкаф. – Сколько же шматья-а. Мы, конечно, подружимся с тобой. Но только ты – такая дура-а, – и прыгнула обратно в свою постель.

– Почему дура?

– Ну я же вижу.

– Я, вообще-то, на училку учусь и, по словам декана, иду на красный диплом.

– Да хоть на фиолетовый. И жвачку жуешь, как тупое жвачное животное.

– Я же из песни. Про «Орбит» без сахара. Ну, знаешь, рок навсегда, не сдохнет никогда.

– Гооспаади, – протянула Ольга, – у меня от тебя уже голова заболела. – На училку физики или математики? Нет? То же мне – училка.

А когда я уже лежала, вглядываясь в узоры на мрачном потолке, Оля вдруг сказала:

– Дом этот, знаешь, ужасный. Вот увидишь.

У меня ноги от страха похолодели. И за стеной что-то гулко свалилось на пол.

– Почему?

– Вот ты веришь во всякие знаки судьбы?

– Ну да.

– Так вот. Иду я сегодня сюда, дом ищу. И какой-то прохожий громко так у меня за спиной говорит в сотовый: «Дом этот страшный. Черный. Не людской. Жить там нельзя». Нет, ну ты представь мое состояние. Я дом хожу ищу, и тут мне такое говорят. Не мне, конечно. Но это же знак. Как думаешь? Я вообще таких совпадений полно знаю.

– А ты страшное что-нибудь заметила? – произнесла я и накрылась одеялом с головой, дыша теплым жаром в пододеяльник.

– Пока нет. А как тебе бабушка?

– Мне показалась хорошей, – ответила я, высунувшись.

– Все они сначала кажутся хорошими.

– Не скажи, моя последняя сразу была мерзкой особой.

– А моя последняя, – Оля зевнула, – была ничего так, смешная. Купит панталоны, разложит у меня на столе и скажет: «Погляди-ка, какие парашюты фильдеперсовые».

– Крутая.

– Храпела она тоже круто. А у нее – однокомнатная. Я с ней в зале спала. Храп был такой, что, казалось, стены дрожат. Вот правда. Сначала не знала, что делать, а потом приспособилась: здесь главное заорать неожиданно «Ой!». Бабка спросонок не поймет ничего, но храпеть перестает. Лежит, ворочается.

– Бедная, – хохотнула я, – утром давление скакало, наверное, после такого стресса…

– А я – не бедная?

– Обе вы. Бедные. Думаешь, охота ей было с тобой в одной квартире жить. А кушать-то хочется и коммуналку платить тоже надо.

– Да нет, – вздохнула Оля. – Мне кажется, дело не только в этом. Ей одиноко было.

Разбудил меня луч солнца, настырно заползающий под ресницы. И от этого потока золотистого вся комната в объятиях убаюканной показалась, теплом дыхания согретой. Словно дом принял меня и залил светом.

Нуар ночи отделился чертой. Перевернулась страница.

Я нехотя раскрылась и села. Кровать Оли – идеально застеленная. Словно моя соседка мне приснилась.

В коридоре наткнулась на серого кота, под ноги мне кинувшегося. И чуть не растянулась на тонком коврике с завернутым углом. Кот возмутился довольно мерзким голосом и прошмыгнул мимо.

– Как там тебя? Граф, что ли?

Аромат в доме стоял такой, что мой желудок отозвался совсем по-кошачьи. Судя по шипению где-то снизу, это были блины. М-да. А у меня на завтрак в руках кусок колбасы, завернутой в пакет. И то спасибо, что додумалась вчера с собой прихватить.

– Я тебе блинов испекла, – родственно похвалилась бабушка, когда я показалась на пороге кухни со своим пакетиком, качающимся в руке.

Я от удивления даже обернулась: это она мне́ сказала? Сзади не было никого. Надеюсь, баба Лида не хочет нас съесть, откормив предварительно.

И пока я отходила от удивления, она меня добила:

– И обувки твои почистила. Столько грязюки поналипало. Страсть. И где ты ее понабрала?

Я села за круглый стол, накрытый белой скатертью, положила перед собой пакет с огрызком колбасы. Огляделась.

Кухня была светлой и чистой, с большими деревянными окнами и уютным кисейным торшером над столом. Неработающий старый телевизор выглядывал из-под кружевной, крючком вязаной салфетки.

– Вон ведро мусорное, – кивнула бабушка на дверку под раковиной, – дюже вонюча твоя колбаса.

А потом сморщилась неприязненно:

– Ох, и страшная ж ты, унучка. Не обидься, но костлявая больно. Ты блины сметаной мажь – все лучше, чем всухомятку. И компот пей. А моя унученька красииивая, пооолная, – и баба Лида обрисовала на себе объемные формы. – Завтра приедет моя Оксана, – бабушка не окала, но в этом имени произносила округлую «о», отчего обладательница такого широкого имени представлялась столь же круглой. – Со сморчком своим.

– С кем?

– А, – отмахнулась бабушка недовольно, – я как глянула, за кого Оксаночка выходит, дак и плюнула с досады: – Тю… говорю, енто разве ж мужик? Блоха. Да и неча больше сказать. Бъ ядь.

Я даже блином подавилась и закашлялась. Это что было? Позже я привыкла к бабушкиной манере говорить: за длинной эмоциональной речью, набирающей ход, всегда бежал маленький вагончик, который при резком торможении сталкивался с другими – буква «б» вздрагивала и отодвигалась от последующих.

– Вши чуть не завелись, – пожаловалась баба Лида, сметая полными руками, покрытыми жесткой коркой, несуществующие крошки со стола. – Одной-то какого? Сидят вши, поганцы, под кожей, вот здесь, за ушами сразу, и как тоска заест, они наружу вылазят. Дырочки за мочками, прямо где ямка, прогрызают и вылазят.

– Баб Лид, вши не так появляются.

– А, – отмахнулась, – много ты понимашь. Спокон веков все про то знали.

У бабушки глаза голубые, совершенно детские, только выцветшие словно. И вокруг головы – белый нимб одуванчиковый.

Коротенький тюль на приоткрытом окне взлетел вверх от заблудившегося ветра.

– Вот он, паскудник, куда забрался. Ишь ты, а, Гра́фа! – и баба Лида кинула тряпкой в кота, сидящего на стареньком, утробно-гудящем холодильнике с обшарпанной надписью «Свияга». Кот спрыгнул и побежал из кухни, скользя лапами по полу и заваливаясь набок на поворотах.

– Знает, что достанется паразиту! И знает за что! – ворчала бабушка, тяжело ступая и наклоняясь за кухонной тряпкой. – По каструлям моду нашел шариться. Сидишь в колидоре? Сиди-сиди. Смоотрит, – баба Лида грузно уселась на стул. – Ты погляди на него. Перед гостями-то меня позорит. Я тебе сметаны полную миску разе не наливала? А?

– Баб Лид, а где ваш квартирант?

– Какой квартирант?

– Ну который здесь живет. По телефону мне вчера отвечал.

– Саша, что ли? Тю! Да разе ж он живееет. По мою душу пошел. Скоро воротится.

Я допила компот, оставив на донышке сварившихся мелких червяков.

– Так кот Граф или Гра́фа? – поинтересовалась я.

– Та шут его знат, – отмахнулась баба Лида. – Приблудился, Саша и говорит: «Сам граф пришел». Так и зовем. А уж как там Граф – Гра́фа все едно. Я чаще паскудиной зову.

Бабушка покрутила подол старого передника, подняла, плюнула на ткань и руками поскребла белое засохшее пятнышко.