Филип Капанадзе - Ведьмина шутка

Незадолго до того, как покинуть родительский дом – в некую таинственную местность провинции Таррагона, пронизанную легендами инквизиции, должен будет поехать молодой, двадцати пяти лет, парень Симон. Еврейское имя, данное ему при рождении, должно было, по представлению суеверных родителей, наделить отпрыска определенными свойствами содержащимися в его значении. Прагматично подходя к этому вопросу, родители полагали, что имя, в переводе с иврита означающее «услышанный Господом», должно будет наделить обладателя способностью с особой легкостью выпрашивать насущные и земные блага на любую потребу. Крайне предосудительный отец, который практично подходил ко всему, еще надеялся, что его обладатель каким-то образом приобретает харизматичные качества своего одноименца-покровителя – апостола Симона. «Он будет хорошим проповедником», – всегда твердил отец своей жене.

Но отнюдь – нрав парня выдался прескверным, распутным и легкомысленным. Все чаяния отца подготовить сына пресвитером рухнули, и через годы, когда терпению его пришел конец, он, подобно евангельскому отцу блудного сына, пустил парня в жизнь, выделив ему часть своего имения и строго напутствовав: «Плутоватый нрав твой обернется когда-то тебе в погибель, заблудшая овца. Ступай своей дорогой! Когда настанет день, ты вернёшься со слезами, и, быть может, я приму тебя. Жизнь бьет больно, сын мой. Иди и усвой урок жизни, который она сполна преподаст тебе».

Это был 1960 год. С тех пор Симон, бросив «Барселонский университет», покидает отчий дом, а месяц спустя отправляется в Таррагону из-за пропавшей его девушки Лизы, пустившейся по следам своего коллеги – журналиста из газеты «Commentator», чтоб обследовать жуткую, по рассказам сельчан, некую местность, где мифы и загадочные происшествия пугают крестьян.

Безобъяснительное долгое отсутствие связи девушки разгорячило Симона и, будучи несдержанных порывов, он ворвался в офис Баутиста Кабальеро – шеф-редактора – толстого ушлого ловкача с бакенбардами, залысиной на голове, и дешевом мятом пиджаке.

– Где Лиза? Почему твой секретарь молчит?

– Опять ты психопат, преследуешь мою сотрудницу.

– Где она?

– Она на задании. Немного задержалась, – сидя за столом, как можно учтивей врал Кабальеро.

– Она вторую неделю молчит. Что у вас происходит? Я слышал, у вас исчезают люди. Куда, черт тебя подери, они деваются?

– Откуда мне знать!

– Дай мне координаты. Живее!

– Она в Таррагоне, больше я ничего не знаю. Только адрес гостиницы.

– Не понимаю, зачем скрывать от меня это, Кабальеро?

– Мне запрещено болтать лишнего.

– Неужели? И кем?

Кабальеро на долю секунды потерялся в мыслях, но, протрезвев, встретился с неумолимой и свирепой гримасой Симона.

– Спецслужбой. Ты же знаешь, как это бывает всегда, когда люди исчезают. Хотя есть и доля правды в том, что ты мне надоел, как дикий, невоспитанный Маугли.

– Заткнись кретин и пиши адрес!

Кабальеро немного замялся, затем бессильно пожал плечами. Он побаивался парна, потому-то тот играл роль гангстера, и хоть парою переигрывал, излишне храбрясь, на него он оставлял неизгладимые впечатления.

– Ладно, к дьяволу чекистов, так и быть. Но с одним условием. Если вдруг ты не найдешь мою прекрасную девочку, опиши мне, хотя бы ты, эту странную местность и все, что там необычного найдешь.

– Даже и не мечтай, скорей я своей пряжкой от ремня нарисую на твоем заду шонгауэрскую гравюру.

– Да ладно. Я щедро вознагражу.

– Ты дурак? Или тебя окружают одни наманикюренные неженки, за которых случайные прохожие должны выполнять работу?

– Эй, мы же старые знакомые.

– Где твои ребята? Чистят свои ногти и красят ресницы?

– У меня уже не осталось людей. Только один секретарь.

– Я не собираюсь тебе быть шавкой на побегушках. Пиши адрес, наконец!

– У тебя с памятью большие проблемы, или, может, ты на слух запомнишь?

– Пишите адрес, недоумок!

Кабальеро оторвал от блокнота листок и принялся писать неуклюжим почерком адрес и название гостиницы

Симон раним утром тронулся в путь, и по прошествии четырнадцати часов прибыл на поезде в некую тихую и скромную область Таррагоны. Но почему-то под вечер в сумраке на него нашли холодная тоска и меланхолия. И уже вскоре, еще на пути в отель, устав с дороги, он решил дать слабину, зайдя в некий захолустный кабак и злоупотребив там прекрасным португальским вином.

Позже, выйдя из заведения и направившись в гостиницу мимо католической часовни, за ним вышла из калитки ветхого тоскливого серого домика, расположенного по соседству, сгорбленная, с крючковатым носом, старуха во всем черном, во внешности которой улавливалась некоторая неестественная омерзительность.

Парня мотало в стороны, и он с экзальтированным выражением лица остановился и небрежно перекреститься перед распятием, в ту секунду, когда сильный удар сзади старухиным костылём звезданул ему по спине со словами: «Вали с дороги, сосунок».

Боль в спине заставила Симона выругаться, отскочить и схватиться за поясницу.

– Ты охренела, старая маразматичка! Притронься до меня еще, я этой тяпкой отполирую твой гигантский нос.

– Ты глухой? Я сказала проваливай, молокосос! – с гонором ответила старуха.

– Закрой пасть! Или я вправлю огородной лопатой горб на твоей спине!

Старуха гневно кинулась на мерзавца, начав дубасить его костылем, и Симон, едва только выскользнул из-под серии оплеух, продемонстрировал ей средний палец с отборной нецензурной бранью. Он колоритно вложил в этот вульгарный жест весь свой яростный пыл, отбегая прочь от злобной ведьмы, которая вслед ему грязно сквернословила и на непонятном языке выговаривала всевозможные заклинания с проклятиями, а потом ясно и разборчиво выпалила: «Чтоб он у тебя отсох навеки». Это наполненное неистовой дикостью и злобой заклятие обдало Симона порывом ветра, свалив его на землю, и он, как целлулоидная фигурка, закувыркался на земле. Потом, кое-как поднявшись, стал бежать с оглядкой, спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь, и убегая от нахлынувшего на него неведомого ужаса.

Наконец, разместившись в номере скромной гостиницы, разложив по местам вещи и приклеив пластырь к запекшейся кровью ране на лбу, Симон улегся в постель и крепко заснул.

Наутро он проснулся от головной боли и, сдернув одеяло, к великому ужасу увидел на руке увеличенного размера опухший средний палец – синего цвета, будто его разнесло от инфекции.

В первые часы похмелья он не в состоянии был припомнить причину столь странного явления, пока к концу дня длина среднего пальца не увеличилась в пятнадцать сантиметров, а кисть не стало сводить и превращать в то, что еще в древней Греции считалось грубым оскорблением. Тогда-то он и припомнил инцидент со старухой у часовни, но решил обратиться сперва к доктору.