Доменик Делакруа - Антология страха

Археолог говорил много часов о весьма ужасных вещах, которые ему довелось испытать. Информацию будто насильно впихивали в голову. Не понимая большинства терминов, Херт старательно слушал, хоть и не по своей воле. Будто Лутер старательно избавлялся от каких-то улик посредством ушей учителя. В итоге Дуан не помнил, как заснул, и очнулся от слепящего яркого солнца. Вскочив, он огляделся: купе было пусто, а вещи соседа разбросаны. Херт нашёл вагонного, попросил убраться в купе, а сам, приведя себя в порядок, отправился по привычному маршруту: позавтракать и увидеть своего соседа.

Но в этот раз на прежнем месте не было Форда, его вообще нигде не было. Даже начальник поезда не знал, куда делся пассажир. Сначала возник большой переполох, но вскоре утих, и поезд пошёл как обычно.

Без Лутера стало совсем тихо, спокойно и даже скучно. Пару дней Херт пытался описывать природу за окном, вот только на листке бумаги вместо красивых слов о деревьях и крутых холмах вырисовывались рассказы о кровавых ритуалах с разными уродами и змееподобными людьми, пляшущими вокруг зелёно-синего пламени. Он исписывал лист за листом, и описания были всё страшнее и страшнее, пока рукопись не переросла в мерзкие картинки, которые были смяты и отправились в открытое окно. Дуан не заметил, как пришла ночь, а за ней и сон, весьма красочный и беспокойный. Херт, будучи крайне впечатлительным и с богатым воображением человеком, ясно видел всё, что ему рассказал Форд, будто попав в мир из рассказа археолога.

Тёмное пятно занимало место солнца на зелёном небе. Серые облака плыли над головой, под ногами земля ходила ходуном, вздымая кочки, как батут в приезжем цирке в далёком детстве Дуана. Тёплый ветер приносил запах тухлых яиц и тихое пение где-то издалека. Херт, как заворожённый, шёл на это пение. Жуткие деревья, покрытые лишайником, не могли остановить ведомого любопытством молодого человека, шаг за шагом Дуан углублялся в лес. Становилось всё темнее, а песня громче. Лес сгущался, стало трудно пробираться сквозь кривые ветки, они, как костлявые руки, цеплялись за одежду и тело. Херт упрямо полз к своей цели, именно полз, потому что не мог идти прямо. Уставший и измотанный, он выбрался из леса и перед его взглядом открылась зелёная поляна с ядовитого цвета травой. Но что поистине привлекало внимание, так это идеально белый обелиск. Монолит величественно светился чистотой, возвышаясь над мрачным и скудным пейзажем. Учитель, восхищённый этой красотой, пожалел, что у него нет под рукой бумаги и карандаша. Не отрываясь от обелиска, он пошёл к нему, а песня становилась сильнее. Чем ближе подходил Херт, тем разборчивее становились вырезанные на обелиске письмена на неизвестном языке, ниже располагалась чаша, на ней изображались танцующие фигуры. Подойдя к чаше, Дуан заглянул в неё: там была рубиновая жидкость, но по металлическому запаху было понятно, что это не вино. Скривив лицо, Херт отвернулся, краем глаза заметив что-то тёмное на дне чаши. Закатав рукава, он, ведомый любопытством, опустил руки в жидкость. Сразу же поднялась багровая муть, вот только предмет был слишком глубоко, и ничего не оставалось, кроме как перевалиться через край.

Дуан погрузился в алую жидкость, и металлический запах ударил в нос и отпечатался на языке, но предмет был пойман. Херт вынырнул, отплёвываясь от жижи. Только сейчас он задал себе вопрос, зачем он это сделал. Одежда промокла и неприятно липла к телу, по лицу стекала красная зловонная жидкость, но при всём этом улыбка расползлась до ушей. Дуан внимательно смотрел на шарик, спокойно умещавшийся в ладони. Это был клубок белых сплетённых шнурков в палец толщиной, но, когда эти «шнурки» начали двигаться и шипеть, перепуганный молодой человек хотел было бросить клубок в чашу и бежать прочь. Стоило ему швырнуть шарик, его схватили за руку, а когда он поднял глаза, из чаши на него набросилась девушка с длинными спутанными волосами и одним рывком утащила за собой.

Дуан вскочил, держась за клокочущее сердце, его била мелкая дрожь, холодный пот заливал глаза, он тяжело дышал, осматриваясь по сторонам. Проснулся он в своём купе. Здесь приятно пахло и в окно не по-осеннему ярко светило солнце. Всё было хорошо, за исключением промокших до нитки пижамы и постельного белья, а самое главное – Херта не покидало чувство, что его до сих пор крепко держит за запястье черноволосая девушка. Для успокоения он закатал рукав, но тут его бросило в жар: на запястье виднелись синяки в виде пяти пальцев.

Горячий душ отогнал дурные мысли, а крепкий кофе и вкусный завтрак приободрили и прибавили сил. Дуан с удовольствием поедал яичницу, но стоило ему поднять голову, как он понял, что все, кто находился в вагоне-ресторане, странно на него смотрят, будто у него на лице горчица от сэндвича. Херт растерянно улыбнулся и стал вытирать губы и щёки салфеткой, правда, это не возымело эффекта, люди по-прежнему пялились на него, хоть и пытались это скрыть. Смутившись, Дуан встал из-за стола и быстрым шагом направился в уборную.

Глянув в зеркало, Херт осел на пол, ведь отражение было не его, а покойного молодого человека, очень на него похожего. Под глазами образовались огромные чёрные мешки, кожа приобрела молочный оттенок, проступили скулы, кожа сильно обтянула череп, а виски подёрнулись серебром. Это было неприятное, если не сказать страшное, зрелище.

Так не закончив завтрака, Дуан заперся в купе и практически не выходил из него до своей станции. Он старался не спать, выпивая по несколько чашек кофе, от чего выглядел ещё более разбитым. Покинув поезд в спешке, Херт старался скрыть свой облик от окружающих, натянув серую кепку и отогнув воротник чёрного короткого пальто.

Железнодорожный вокзал – людской муравейник, впускающий и выпускающий людей столько, что хватило бы на приличных размеров город. Тут были благородного вида дамы в роскошных, дорогих платьях, не очень подходивших для поездок, таких обычно сопровождали гувернантки с маленькими собачками, вереницей чемоданов и гурьбой носильщиков, идущих за ними хвостом. И пожилые банкиры в модных брюках в тонкую полоску и лаковых штиблетах с белыми гамашами поверх них. Смотрелось это не слишком уместно в сочетании с вечерним фраком или френчем, но как понять молодившихся стариков? Рядом с этими путниками сновали сутулые худые молодые люди в очках с такими линзами, что можно разглядеть камешки на луне, – секретари или казначеи, в зависимости от возраста и угла наклона спины. Простые люди носили туда-сюда свои обшарпанные большие коричневые чемоданы – наверняка храня там все свои пожитки. В небогатой одежде, зачастую очень потасканной, они искали в разных уголках страны лучшую жизнь и, скопив денег на билет, верили, что простая бумажка со штампом и отрывным язычком дарует им чудо. Рабочие слонялись по площади, делали вид, что что-то делают. Полисмены сильно выделялись из всей этой пёстрой массы. Но главными тут были мальчишки. Босые, в лохмотьях, доставшихся им от старших братьев или отцов, они шастали, как воробьи, и выхватывали у зазевавшихся людей карманные часы, дорогие ручки с золотым пером или, если очень повезёт, портмоне. Над скоплением разномастного люда высился сам вокзал. Он совместил в себе чугунную узорчатую старину в виде литых лестниц, переходов со спиральными перилами, украшенными коваными розами, ограждения новаторского дизайна и стеклянную крышу, сквозь которую виднелось серо-голубое небо. Чудесное сочетание уходящего парового века и подступающего века электрического, а главным символом стал поезд, уходящий и приходящий чуть ли не каждую минуту.