Ирина Таланкина - Тишина

Новая ОПГ обосновалась в городе. Требовалось объяснить, кто здесь главный. Собрали рэкетиров и выехали на квартиру. Вечер – холодно. Изо рта клубится дым. Монтировками отжимают входную дверь. У ребят в руках все, что попадется – от самодельных кастетов до обрезов. Слышно только шумное дыхание новенького рэкетира, для которого эта вылазка была первой.

Влад обнаружил себя с металлическим светильником в руке. Комната была разгромлена. Человек перед ним почти полз по грязному ковру, но Влад его не отпускал. Словно в забытии. Из коротко остриженной головы вытекала кровь. На руках была кровь – почти черная. Глаза Влада светились. Лукьяныч вцепился в его локти:

– Добьешь – нам хуже будет! Мы все сделали – уходим.

Толстяка он не слушал. Остановить себя в ту минуту было невозможно. Жаркий запах крови – и исступленное желание большего, большей власти над почерневшей душой.

В машине Влад не мог вспомнить, убил он того человека или нет. Это убийство грозило бы им проблемами. Требовалось только припугнуть. Перед глазами стояла картина размозжённого черепа.

– Снова мертвяк, – как во сне проговорил он.

– Да не мертвый он остался, – отмахнулся один из банды. Это был тот самый новичок, ровесник Влада – как оказалось, еще более жестокий на расправы, но совсем не жадный до власти.

– Ты чего такой веселый, Афоня? – скрежетнул Лукьяныч.

– Так все ровно же прошло! – весело воскликнул рэкетир.

Как сильно человеческая душа способна кричать! Влад наблюдал это постоянно. Как люди, чьи глаза еще вчера светились наглой самоуверенностью, сегодня ползают у ног, выдирают из себя вопли. И все деньги – деньги и авторитет. Ради них они готовы так рисковать. И он – такой же.

Низкий падальщик, неспособный к сочувствию. Влад хотел все по-другому, но все как-то не выходило. Азарт и желание заполучить больше, съесть любого, только бы заполучить власть над ним – они мешали ему быть человеком, которым он хотел быть. Все кругом слишком стремительно и безумно. Годы в этом безумии пролетали незаметно.

– Едем в Петербург, – объявил Влад после очередного дела.

– Зачем еще? – засомневались остальные.

– Эта дыра себя исчерпала, здесь больше нечего ловить. Едем в Петербург. Там вертятся настоящие деньги.

Перед отъездом Влад наспех черкнул письмо к матери и отправил смятый конверт в родную деревню.

Поезд отправлялся через десять минут. На перроне было холодно, земля скрипела под тонкой коркой льда и подтаявшего снега. Влад прикурил от зажигалки Лукьяныча и жадно вдохнул дым. Стояли втроем – Влад, Лукьяныч и Афоня – молодой рэкетир, что позже всех присоединился к банде. Ехать в Петербург согласились далеко не все, и вместе с отъездом ряды банды заметно обеднели. Вечерний перрон был безлюден. Многие уже вошли в поезд, и вместо людских голосов кругом стучал только шум поездов дальнего следования.

– Все сказочки травишь, – стрекотал смехом Лукьяныч.

Отношения между ними уже давно переросли в панибратские. Трусливый Лукьяныч выбрал безопасную стратегию – держаться в тени напарника, который разрушительной силой летел вперед по криминальным сводкам.

– Не мороси, – шутливо огрызнулся на него Влад. – Так вот, язычники. У нас в деревне много сказок про них травили. Мол, сидят где-то в лесах еще дикие удмуртские язычники, которые крещению не поддались и от революции скрылись. Детям-то, конечно, это все как байки с волшебниками давалось, а на деле-то, на деле – лес тот и вправду огромный. А что там – никто не знает… даже люди там пропадали.

– Лес как лес, – кряхтел рыжий толстяк.

– Ну и сказки у вас были, – Афоня с интересом участвовал в разговоре. Несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, он считал Влада старшим и куда более опытным товарищем. – А у нас в городе такого не было.

– То-то вам и не понять сельской души, – засмеялся Влад, затягивая сигарету. – Вон, старый пес только смеется надо мной.

– Ну а какой еще вор мне сказку расскажет! – подхватил Лукьяныч. – Ты, наверное, и жмуриков своих убаюкиваешь, когда Афонька их в пакет заматывает.

– Скудно с тобой, Лукьяныч. Вон, Афонька хоть новая душа. Молодняк.

– Не сильно он тебя моложе.

– Зато талантливый какой до шантажа и правильного удара. Азартный расчет миром правит. А пойдет-то далеко! Вон, погляди, как улыбается. Далеко пойдешь, Афанасий? Имя-то у тебя какое!

– Пойду, – Афоня смутился от их подстреканий.

Молодой рэкетир очень веселил Влада. Всегда улыбчивый и веселый, Афоня совсем не походил на человека, способного без малейшего содрогания руки замотать в пакет мертвое тело, забитое им же полчаса назад. Он был совсем мальчик – светленький и легкий на подъем, любил покутить и ко всем в банде обращался на «вы». Влад посмеивался над ним, но про себя быстро рассудил – такого надо поскорее к себе приближать. Если Лукьяныч не предаст из страха и алчного желания заполучить побольше денег, то этот будет предан по одной только милой доброте души, столь редкой в их кругах.

– Странный ты человек, Афоня, – Влад добродушно хлопнул его по плечу. – Выглядишь совсем школьником. Как тебя в эти дела-то занесло?

– Да так же, как и вас. От веселой жизни.

– И терять тебе нечего?

– Совсем нечего. Так вы допытываетесь до меня, что смешно становится. Если сдружится-сработается – вот и хорошо будет.

– Вот и хорошо будет, – вкрадчиво вторил ему Влад.

В плацкарте заждались остальные. Влад не торопился – напоследок хотелось подольше подышать морозным воздухом родных краев.

I

Южтолэзь, 20 день от первого солнца, 94 год.

Волхвы проводили особые обряды в ночь перед началом дня искупления. В черной ряби сумрака скользили мотыльками капли лунного блеска. Так было принято – проводить обряды ночью. Луна считалась сильнейшим проводником в мир духов. Под открытым небом, при серебряном свете – ритуальные танцы у главного идола, негромкая музыка кругом стен святилища, внутри которого более просвещенные – старые волхвы – завершают свой секретный обряд. Среди старейших мудрецов служил и сам Верховный Жрец.

Под окном насвистывали струны древнего инструмента. Тонкие звуки эхом пробивались сквозь слюду, и в каждом струнном ударе рассеивался мягкий запах весны, еще непривычный после беспощадно затянувшейся зимы. Вельф стоял в кругу волхвов. По рукам его, плотно сложенным ладонями друг к другу, разливались струи черных одежд. Тишину обряда нарушал только шорох тяжелых тканей о половицы. Все стояли неподвижно – соблюдалось таинство молчания после молитвы. Каждый волхв веровал в свой дар слышать голоса предков в эту священную минуту тишины, искусственно созданную десятком таких же волхвов единого круга. Каждый из мудрецов мысленно отпускал все мирское и ступал душой истинно в Верхний мир – мог слышать волю духов, говорить с ней, благоговейно внимать ей одной. Не все, конечно, в действительности что-то слышали или сознавали некую волю в своем разуме, но все без исключения убеждали и остальных волхвов, и жителей Тишины, и себя, конечно, в том, что непременно что-то слышали и что-то особенное сознавали в эту минуту. Нечто ведь должно заключаться в этой тишине, во тьме вековечного таинства и в молчании – не может это все быть просто так. Поэтому все волхвы без исключения верили в способность обряда приблизить человека к истине и в возможность хотя бы на маленькую долю постичь невозможный для разума момент связи с высшими.