Живиль Богун - Смех единорога

Приободрённый видом девушки, уминающей пончики, Витас завёл разговор на самую безопасную тему – профессиональную. Он спросил Эмму, почему она заинтересовалась именно историей искусства, а не общей историей или же культурологией.

– По поводу последнего могу сразу сказать: на выстраивание теоретических моделей мне попросту не хватает ума! – откровенно призналась Эмма. Витас с готовностью рассмеялся шутке, однако она его остановила, помахав зажатым в салфетке пончиком: – Я не шучу! На втором курсе я чуть не завалила экзамен по логике, спасибо преподавателю, натянул тройку за старания! Прошу заметить: это была моя единственная тройка за все годы учёбы, начиная с первого класса!

– Не может быть! – покачал головой парень.

– Может, может! Просто я училась в гуманитарном классе, и нас там не слишком строжили в точных науках. Если честно, до сих пор не имею представления, в чём польза от псангенсов и котангенсов…

Нерусскоязычный слух собеседника не уловил игры слов. Он продолжал с прежней серьёзностью, которая всё больше забавляла несерьёзно настроенную девушку:

– Тогда вернёмся к истории, как к науке в целом…

– А разве история – наука? – вскинула брови Эмма. – По-моему, это особый жанр беллетристики. С той лишь разницей, что на историю не действует закон защиты авторского права: её пишут и переписывают все, кому не лень!

– Да, да, я понимаю, что вы имеете в виду, – глубокомысленно покивал молодой человек. – Я и сам предпочитаю иметь дело с реальными артефактами, а не с домыслами. Музееведение – скромная дисциплина, не слишком зависящая от моды на трактовку тех или иных исторических событий. Но вы посвятили себя именно истории искусства…

– Ну что вы! Я пока что никому и ничему себя не посвящала …

Эмма дружески улыбнулась музееведу, не сводящему с неё глаз. Пора было заканчивать незапланированную умную беседу, пока молодой человек не принял её за свидание. Эту женскую мудрость она усвоила в тройном изложении: от бабушки, от мамы и от сестры. Суть сводилась к одному: если не хочешь иметь с мужчиной отношений более чем дружеских, не давай ему повода думать иначе!

– Спасибо, Витас, что проводили, и за чай спасибо, и особенно за пончики, но мне уже пора, увидимся завтра в библиотеке! – прощебетала она, ещё раз улыбнулась – чисто по-дружески! – и, не дав парню опомниться, решительно соскочила с высокого барного стула.

Это было вчера. А сегодня она пойдёт в архив и будет общаться с Витасом как с добрым приятелем и коллегой. Парень неглупый, всё поймёт. Очень хотелось верить, что она ничем его не обидела… Как и того немецкого дипломата, герра Кристофа, которого оставила одного досматривать нудную оперу…

Вспомнив о побеге Лии и собственном постыдном соучастии, Эмма вспомнила и о родителях, которым обещала звонить почаще. Сразу же и позвонила.

Трубку снял папа. Ну, сейчас начнётся!

– Эмма, скажи мне только одно: ты знала, что твоя сестра собирается удрать с этим чёртовым киношником в его чёртов Париж? – выпалил папа, не тратя время на прелиминарные слушанья, выражаясь его же профессиональным жаргоном.

– Узнала за несколько часов до вылета, – честно ответила она.

– Так какого чёрта ты мне не сказала?! Я бы успел перехватить эту чертовку! – сквозь папин рёв каким-то чудом проступали деликатные мамины намёки на слишком большое количество чертей. Но это было, пожалуй, единственное ругательство, которое позволял себе отец. По крайней мере, при дамах.

– Как раз поэтому – чтобы ты её не перехватил! – ответила Эмма, поражаясь собственной дерзости. Кажись, начинают сказываться навыки самостоятельного существования…

Из трубки донеслось сопение, пыхтение и, естественно, чертыханье, затем раздался мамин голос, хорошо поставленный и невозмутимый:

– Что такого ты сказала отцу, дорогая, что он потерял дар речи?

– Что мы с Лией очень вас любим, тебя и папу, но мы уже взрослые.

– Да, второй пункт он иногда забывает… Ладно, доченька, как у тебя дела?

Эмма вкратце поведала родителям, как устроилась и чем занимается: она не сомневалась, что мама включила громкую связь и отец тоже слушает. Затем выслушала отчёт о делах, которые родители за неделю переделали на даче. Казалось, им было всё равно чем заниматься, лишь бы вместе. На этой позитивной ноте они и попрощались, договорившись снова созвониться через пару дней.

Эмма глянула на часы: выходить через полчаса.

Неспешно одеваясь и причёсываясь, она продолжала размышлять о том, возможно ли в принципе всегда поступать по-своему, при этом никого не раня.

Существует же универсальная максима: поступай с людьми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. «Золотое правило нравственности», которое Эмма где-то услышала или прочла ещё в детстве. Но ещё раньше она усвоила мудрость попроще: доброму везде добро. Так говорила бабушка Вера, самый добрый и самый жизнерадостный человек из всех, кого знала Эмма. Родившись в Воркуте, в лагере для политзаключённых, семнадцатилетняя Вера каким-то чудом – с Божьей помощью, как любила повторять она сама – поступила в столичный мединститут, где и познакомилась с будущим мужем, Павлом Ристичем. Дедушку Эмма, увы, не знала совсем, как и родителей мамы – они все рано умерли. Но ничто так не помогало ей в минуты слабости, как воспоминания о бабушке.

По сути, она и вырастила их с Лией. Папа женился поздно, уже под сорок, всё присматривался. Зато встретив Анну, Виктор сделал ей предложение на третий день знакомства. Анюта была моложе его на двадцать лет, училась в музыкальном училище и подрабатывала уборщицей. Родители её были педагогами, жили в Ярославле, оба скончались в один год, едва Анюта окончила школу. Бабушка Вера приняла невестку как родную дочь…

Мама с папой до сих пор были влюблены друг в друга. Они часто отлучались куда-нибудь вдвоём, а дочки-близняшки оставались на попечении бабушки и выросли почти незаметно для родителей. Может, поэтому папа до сих пор считал их детьми и так старался устроить жизнь легкомысленной Лии. За тихую домоседку Эмму ему незачем было беспокоиться…

Её размышления прервал звонок мобильного. Лия, легка на помине!

– Доброе утро, сестричка! – воскликнула беглянка.

– У меня-то утро, – согласилась Эмма. – А ты зачем поднялась в такую рань?

– О да-а-а… – зевнула Лия. – Я уже на съёмках. Оскару нужен особый свет, lumière spécial, понимаешь?

– Bien sûr! Конечно! Вижу, у тебя всё в порядке?

– Tout va bien! – подтвердила сестра, продолжая упражняться во французском. – А ты как, справляешься одна?

– Профессор опекает – я тебе о нём рассказывала.

– Только профессор? – с невинной интонацией поинтересовалась Лия.

– Больше ни с кем не успела познакомиться! – Эмме не хотелось рассказывать о Витасе, Лия сразу начала бы её дразнить. – Кроме библиотеки, никуда и не хожу.