Владимир Барышев - Озеро, которого нет

Вот они и ждали. А желания… Какие желания у больного? Поскорее выздороветь. Принимать серьезные и ответственные решения человеку в таком состоянии не под силу. Он вынужденно бездействует, не имея под рукой подходящих лекарств. Ему остается только надеяться, что все пройдет само собой, или вызвать доктора. Но где он, этот доктор? К кому обратиться в такой необычной ситуации, в которую попали Ромка и Оля? Трудно сказать, как повели бы себя мы, оказавшись на их месте…

Да взять хотя бы нас с Максимычем, уж на что взрослых и солидных мужиков, а ведь и мы подрастерялись тогда, столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами. Однако, не будем забегать вперед, пусть все идет так, как оно идет и как было на самом деле.

Мы с Максимычем ездили в тот день в соседний городок за кирпичом. Километров сорок от нас, там хороший кирпичный заводик. Вот мы там, значит, и загрузились тонны этак на четыре и обратно поехали по калужской трассе.

Максимыч был за рулем и гнал нашего «железного коня» с приличной скоростью, где-то под девяносто. Рисковое, надо сказать, это дело, когда такая махина, как наш «КамАЗ», разгонится навроде легковушки. Надо иметь немалый водительский опыт и хорошо знать дорогу, чтобы себя обезопасить и других ненароком не задеть. Груженый тяжеловоз все сметет на своем пути, он не умеет останавливаться с маху.

Так и летели мы, значит, почти до места, благо трасса была свободной, так и мчались на всех парусах. И чуть не проскочили старый оптинский поворот, бывший когда-то главной дорогой к монастырскому парому, на котором переправлялись через Жиздру монахи и паломники, гости монастыря. Здесь самое время притормознуть, потому что до города остается всего ничего, и Максимыч, немного задержавшись, начал сбавлять скорость.

А я на монастырь смотрел, просто по привычке. Уж больно весело он глянется, когда солнышко на золотых куполах играет. Радостно на душе становится и сладко, петь хочется. Славное, чудесное место, очень русское. И все это въявь, можно запросто подойти и прислониться к старым монастырским стенам, воздуха благовонного вдохнуть под сенью монастырской.

Только подумалось мне об этом, как в сердце что-то кольнуло. Кольнуло, а потом и сдавило так сильно, что пришлось просить Максимыча остановиться. Максимыч посмотрел на меня, ничего не сказал, но мотор, конечно, заглушил. Встали мы посреди деревни Стенино, неподалеку от монастырского поворота.

– Извини, – объясняю я Максимычу, – что-то сердце прихватило. Вдохнуть больно.

– Побледнел ты, – говорит он мне. – Давай-ка на свежий воздух. Я подожду… Сам-то выберешься?

Я кивнул, открыл дверцу и вылез из кабины. Постоял на обочине, выхлопных газов понюхал. Лучше не стало… Решил отойти от машины подальше, поближе к травке. Обошел потихоньку нашего «коника» вокруг, огляделся по трассе и…

Конечно, я ее сразу узнал, едва заметил. Она стояла на противоположной от нас обочине, прямо возле дороги и немного позади нас. Я тут и думать забыл о своем сердце, мигом вылечился.

– Аленка! – кричу ей. – Ты что?! Что ты тут делаешь?

– Па-а-па-а! – визжит она сквозь слезы. – Па-а-па!

Бегу к ней через дорогу, ничего не понимая. Что такое, откуда ты здесь, с кем? А она знай себе рыдает и слова толком сказать не может. Я тогда хватаю ее в охапку и тащу в машину. Сажаю в кабину к Максимычу, и тут она понемногу успокаивается. Оказывается, не одна она тут бродит, вместе со старшими. Правда, старшим этим до ума еще топать и лопать, но для нее они – что ты, авторитеты великие!

– Что ж ты от них тогда убежала? – спрашиваем.

– Испугалась я, – говорит.

– Они тебя обижали, что ли? Кого ты испугалась?

– А тучи, – отвечает. – Туча нашла такая страшная, черная. Все небо закрыла.

Мы с Максимычем переглянулись и пожали плечами. Целый день солнце светит, на небе ни облачка, – какая еще туча? Но перебивать не стали, решили ее до конца выслушать.

Рассказ у Аленушки получился странным и невнятным: какие-то русалки, колючий ветер, Божья коровка… Словом, списали мы все на ее возраст, уразумев одно: дети, самовольно удрав из дома, гуляли где-то возле озера и что-то там у них произошло. Поразмыслив, мы решили прежде добраться до нужного нам строительного объекта, скоренько там выгрузиться и тот же час – обратно, вместе с Аленкой, за остальными гуленами.

Так мы и поступили, возвратившись уже через полчаса на то же место. Грунтовка в сторону Жиздры хоть и была изрядно побитой, но для нас вполне проходимой. Максимыч аккуратненько спустился на нее и повел машину тем же путем, каким шли дети. Палец Аленки служил ему указателем.

Вскоре мы остановились. Где-то здесь, слева, было то озеро, которое нам нужно. Собственно, это и не озеро, а так себе, небольшой пруд, даже прудик, чуть меньше миргородской лужи, описанной Гоголем. Разве что поглубже. Так мне тогда думалось, пока шли мы с Аленкой к этому самому пруду.

Максимыч остался в машине. Он обдумывал, какого рода обструкции подвергнуть внука, как только тот отыщется. Надо же: пропал, не успев толком с дедом познакомиться! Максимыч считал, что во всем виноват Ромка, потому как он парень, москвич и все такое. Должен соображать, что творит.

Уж не знаю, что он там придумал, только времени у него было достаточно, чтобы вспомнить все возможные методы борьбы с тинэйджерами и выбрать наиболее приглянувшийся. Потому что мы с Аленкой очень долго искали эту русалочью лужу. Она мне наконец-таки объяснила, что за великая идея привела их сюда. Или это я, проплутав в чистом поле минут сорок, наконец-таки понял, что дело тут нечисто.

Беда же была в том, что мы с ней так и не нашли этого треклятого озера. Оно как сквозь землю провалилось, не оставив по себе и следа.

Два прудика мы обнаружили, это да, а третий – потерялся. Трижды мы обошли все вокруг, но его нигде не было. Между тем я сам был совершенно уверен, что видел его раньше по меньшей мере раз пятьдесят и видел именно здесь. Где же он?

– По-моему, – размышляла дочка, оглядываясь по сторонам света, – он там. Мы шли сначала сюда, а потом – сюда. И вышли прямо к нему.

– Да нет, – говорю, – Аленушка. Там мы уже два раза были.

– Тогда, может быть, там, – тянет она ручку в другую сторону.

– И там были… Давай лучше мы с тобой покричим, покликаем их. Вдруг услышат.

– Давай, – отвечает, – попробуем.

И стали мы тогда кричать. Сначала по именам выкликали ребят, потом просто так орали, лишь бы погромче.

– Э-э!

– А-а!

– О-о! – вопили мы во всю глотку, помогая себе руками для полноты звука.

Мы взмахивали ими, как крыльями, при каждом новом оре так, что все птицы в округе попрятались. Куда им, пичужкам, до таких шустрых солистов, эмоции которых льют через край. Все улетели, все до одной. Зато объявился Максимыч.