Денис Игумнов - Солнечные дни

Проверив пульс, надавив на сонную артерию двумя пальцами, Власов убедился, что дело сделано. Курд обеспечен едой по крайней мере на месяц вперёд. Оглядевшись вокруг, всё ещё тяжело дышавший Тимур недовольно покачал головой.

"Надо же, как он мне всё изгваздал. Гандон жирный".

Его снова стиснула в колючих объятьях горилла-злость. На лицо вскочила свирепая гримаса и он от всей широты маньячной души принялся пинать ногами труп. Смерть жертвы никогда не успокаивала его, напротив, он всегда находил повод оставаться недовольным. Сегодня ночью этот повод был размазан по всей комнате и Власов принялся беситься. Избиение мёртвого качка продолжалось больше получаса. Немного подустав, но так и не остыв, по-прежнему испытывая к мертвецу самую что ни на есть настоящую ненависть, Власов обернул убитого, как куколку гусеницы, в восемь слоёв стрейч плёнки и, обхватив его за пятки, потащил в подвал. Он бы так не старался запаковать труп, если бы не опасался, что тот даст течь и испачкает ему дом. Лишняя грязюка в доме совершенно ни к чему и так предстоит много тяжёлой работы.

Стащив кокон в подвал, Тимур вернулся наверх и занялся уборкой. Для начала он протёр плёнку гигроскопичными хозяйственными тряпками, после чего свернул плёнку, поместив в середину грязные тряпки и, отнеся на улицу, запихнул в бочку. Облил бензином и поджог. Огонь скаканул в небо, будто пытаясь покинуть своё тесное временное жилище. Приятно запахло плавящимся полиэтиленом. Тимур с детства любил этот ни с чем несравнимый объёмный, обволакивающий и наполняющий торжеством лёгкие искусственный аромат победы человека над природой. Он ему нравился с тех давних пор, когда он, в одиночку пробравшись на районную свалку, жёг там пластмассовые игрушки, наслаждаясь неосознанной свободой и предаваясь своим больным мечтам.

Закончив наводить порядок – хорошо, что не все слои плёнки в процессе борьбы оказались порваны, а то бы пришлось очищать, а потом и менять паркетные доски пола, – Власов вновь посетил подвал. Ту часть, которую он про себя называл мастерской-операционной. Там уже всё было готово. Он переоделся. Снял с себя всю одежду, натянул резиновые рыбацкие штаны, надел салатовый дождевик, перчатки. Развешанные по стенам инструменты изуверского вида ждали своего часа. Тело качка лежало на столе, рядом стояли три оцинкованных ведра для отходов и эмалированный таз, видавший лучшие виды.

Освободив от обёртки – плёнки и одежды, мускулистую конфету покойника при помощи обычного ножа для бумаги, Тимур взял в руки большой садовый секатор. Раскрыв его, он нижнее лезвие с отвратительным чавканьем вогнал в район лобка, и, с усилием нажимая на резиновые ручки секатора – сводя и разводя их, вспорол брюхо. На обитый железными листами верстак выползли сизые черви кишок. Тело ещё не успело остыть и из развороченного нутра поднимался пар; по внешним поверхностям органов самотёком струилась беспокойная тёплая кровь.

У маньяка в арсенале были совсем нетипичные инструменты для проведения вскрытия. Обычно характерные хирургические или патологоанатомические прибамбасы он никогда не использовал, обходился подручными средствами. Экспериментировал, тренировался. В его распоряжении, на случай работы с неподатливыми крупными костями и жёсткими хрящами, имелись пневматические кусачки – подобные им использовались службой спасения при вскрытие железных дверей в квартирах и для перекусывания стоек у попавших в аварию автомобилей с заблокированными в них пассажирами. Взяв тяжёлые двадцатикилограммовые кусачки, он поднёс их к груди трупа, вложил в их пасть кость и нажал. Хрустнуло – хорошо так, словно связка сухого хвороста. И дальше. Разрез рос пока не достиг середины горла. Туша билдера обнажила своё сокровенное естество.

Кишки, мочевой пузырь, почки – он удалил сразу. Плохая плоть: возни с ней много, а толку никакого. Все остальные внутренние органы – печень, сердце, лёгкие, селезёнку, поджелудочную железу – он поместил в таз, заполнив его до краёв. Кровь, собравшуюся в брюшине, он вычерпал половником и полил ей органы, скучающие тазу, используя её, как соус к главному блюду.

Тимур приступил к расчленению и последующей обвалке мяса. Резал большим мясницким ножом, кости перекусывал пневматическими кусачками. Развитые мышечные волокна при соприкосновении с остро отточенной сталью лезвия лопались с обращающим на себя внимание хлопками. Жир присутствовал в минимальном количестве: особенно много его скопилось на животе, а в остальном мясо можно было назвать диетическим. Через несколько часов потной работы Тимур закончил. Куски мяса, лишённые костей (костями он наполнял помойные вёдра), маньяк расфасовал по пакетам, и на каждый, наклеив соответствующую этикетку – вырезка, огузок, филей, бицепс, бедро, голяшка, запихнул в морозильник. Кисти и ступни он отрубил и отправил вслед за кишками в ведро. Оставалась голова. Соскоблив с неё лицо, вырезав язык, выковыряв двузубой вилкой глазные яблоки, Власов срезал скальп, бросил его к отходам и разбил череп кувалдой. Выбрав из мозга крупные осколки костей, вынул его и отложил в таз к остальному тёплому ливеру. Прошёлся кувалдой по лишённой мозгов голове качка, превратил её кровавые ошмётки и выкинул в отходы.

Власова немного подташнивало: всё-таки кровь он не так любил, как чистую смерть. Работу мясника он выполнял по необходимости, а не по любви. В подвал Тимур протянул водопроводную трубу, поставил кран. Сейчас он к крану подсоединил шланг, обмыл верстак, пол очистил от крови, волос, кусочков мяса и сала, загнал полученный бурый раствор шваброй в желоб, а оттуда он по проложенной под землёй трубе проникнув в почву впитается. Почистив защитный костюм от случайных брызг крови, вытерев об мокрую тряпку сапоги, Тимур, прихватив с собой два ведра отходов, поднялся наверх. От них, из них, из вёдер несло падалью. Вонь фекалий, рвоты, не переварившейся еды, аммиачный запах мочи и липких свежих потрохов. Ужасно, любого замутит.

С правой стороны от дома Власов вырыл глубокую, три метра глубиной, компостную яму, туда-то и попадали все отходы его надомного производства. Заполняли они яму слоями. Слой человеческих останков, обработанных негашёной известью, перемежался со слоем торфа и закрывался листами гудрона, затем следовал очередной слой останков и снова известь, торф, гудрон. Получался пирог с начинкой из трупного яда и химии – питательный гумус для дядюшки дьявола.

Наступала пора кормёжки собаки. А как же, Курда надо кормить. Не забыли – "Утром взбучка – вечером жрачка". "Побил-покормил, покормил-побил". Власов поднял с пола таз и поспешил к Курду.

Пёс его уже ждал. Выйдя из будки в самый разгар драки, он, подняв тяжёлую морду, уставился на дверь. В темноте светились жёлтым и зелёным его немигающие глаза. Он ждал, он знал, что хозяин готовит ему еду. Дверь скрипнула и на крыльцо выплеснулся, казавшейся в темноте розовым, свет. На крыльцо вышел он – его повелитель и мучитель. Он принёс ему мясо. Ноздри Курда раздулись в алчном предвкушении, но он не двигался с места. Хозяин спустился на одну ступеньку, призывно свистнул, встал на следующую, посвистел ещё, поставил таз на землю и отошёл в сторону. Вот теперь можно; Курд подбежал к тазу, засунул в самый центр одуряюще пахнущих тёплых внутренностей морду, втянул в себя аромат свежей убоинки и принялся жрать.