Герман Шендеров - Бездна твоих страхов

Я понимал. Понимал я и то, сколько правил нарушили мы с Викой. Вломились, двое глупых детей, на чужую, «нежилую» территорию, курили, выпивали, чуть не…

«И вам придется меня понять…», – думаю я, грустно гладя одну из пяти больших сумок с колесиками, лежащих на полу – точных копий той, что я затащил сюда. Уже осталось недолго. Теперь либо да, либо нет. Нужно только дождаться темноты.

Идея выкупа вовсе не нова. Со времен Орфея и Эвридики эта концепция будоражит умы тех, кто мечтает вернуть своих близких с того света. У меня, правда, немного иная ситуация. Все-таки, Вика технически оставалась жива – ни трупа, ни даже крови я не видел. Интересно, ей все еще семнадцать лет? Выйдет ли она, будто ни в чем ни бывало, из той ниши, все еще слегка хмельная и игривая? Или волосы ее поседели от невообразимых ужасов, а разум сгнил, пока она была заперта в бетоне стен и потолков, словно муха в янтаре? Есть только один способ выяснить.

Об этом методе я задумывался давно, даже находил в интернете свидетельства того, что попытки совершить нечто подобное уже были. Удачные или нет – я так и не выяснил, все-таки прошло почти пятьдесят лет. Несчастный парень из Мосгаза, кого же он лишился? Только коммунальщик… нет, не так, только сотрудник коммунальных служб мог точно знать, куда пропали его близкие. И он, похоже, нашел страшный способ их вернуть. «Купить можно все. Вопрос в цене!»

Неважно, насколько высока плата, если цель является основополагающим аспектом твоего существования, неким изначальным кирпичиком твоей личности. Вынь его – и твоя сущность посыпется, развалится, не в силах жить в нашем мире без призвания. Кто-то сказал, что влюбленность – это безумие, со всей клинической картиной помешательства, с симптоматикой в виде бреда и маниакальной экзальтации.

Что же, если так посмотреть – я маньяк. Иначе как объяснить эти пять сумок, лежащие передо мной на полу? Не так-то просто в один день найти пять семнадцатилетних девушек, крашенных под блондинку. Самой старшей было двадцать шесть, самой младшей – тринадцать. Плевать. Не думаю, что Дежурным важен возраст.

Я пытался по-всякому. И зажимал им рот, так же как Вике, закрывая полностью лицо своей широкой ладонью, пока они не переставали дышать. Спаивал их восемнадцатилетним «Чивасом» почти до потери сознания и безразлично, методично лапал, пытаясь призвать Технических Жильцов. Потом вспомнил, что, когда отец ударил меня, еще здесь, на чердаке, на пол попала кровь. Может, именно она стала катализатором? Двух последующих я разделал прямо в той самой нише, залив кровью все стены. Тени сгущались в углах, я слышал голоса, невнятно и алчно что-то шепчущие мне на ухо, а на стене проступало изображение моей возлюбленной Вики, вечно молодой и прекрасной. Ее очаровательные клычки поблескивали в свете моего нагрудного фонарика, а руки призывно тянулись ко мне.

Тогда я понял, что вопрос в количестве. Это как в ломбарде – продать что-то можно за копейки, а вот чтобы выкупить – придется заплатить в три раза больше. Чтобы не испытывать судьбу, я решил поднять ставку до пяти.

Я раскрываю сумки одну за другой, и вижу, что девушки в ужасе следят за моими движениями, мыча в кляпы. Извините, милые, но она для меня дороже вас всех вместе взятых. В стенах что-то начинает скрестись, тени становятся объемнее, шевелятся, перекатываются, окружают, и я понимаю – пора. Надеюсь этого хватит.

Шепоты сгущаются вокруг меня, словно вороньи перья, они шлепалют меня по щекам, набиваются в уши, сливаясь в шуршащую какофонию. Дешевым канцелярским ножом я откупориваю глотки несчастным. Предсмертные хрипы утыкаются в кляпы и вырываются через разрезы, булькая горячей кровью, вздуваясь розовой пеной.

Черное, в темноте технического этажа, зеркало растекается у меня под ногами и появляются отражения. Изломанные, корявые тени собираются по краям горячей лужи и припадают безгубыми ртами к истекающей из пяти крашенных блондинок жизни. Седые, редкие космы слиплись, пальцы беспокойно шарят по полу. На мгновение я замечаю в этих искаженных, безносых лицах…недовольство?

– Хва-а-атит! – многоголосо шепчет мне тьма, страдальчески заламываются уродливые, костистые конечности, – Хва-а-атит!

Тонкие, похожие на веточки, пальцы цепляются за ручки сумок и тянут их в темноту ниши, оставляя липкий блестящий след на бетоне. Я пытаюсь продышаться, выплюнуть пыльный комок страха застрявший в горле и выкрикиваю, пискляво и неуверенно:

– Вика! Я принес то, что вы хотели! Верните мне ее!

Тьма в нише колеблется, дергается, лужа на полу почти исчезает, и тощие, видимые лишь периферийным зрением уродцы уползают обратно.

– Не причиняем вреда-а-а, следим за порядком… – отвечает мне мрак шуршанием стекловаты и шелестом пенопласта, – Ты мусоришь. Мы забираем. Не на-а-адо…

С гулким стуком ниша выплевывает что-то большое, продолговатое, похожее на куклу. Я не хочу видеть то, что отрыгнула тьма в ответ на мою просьбу. Слишком легкое, для живого человека. Слишком серое, слишком костлявое. Одежда, покрытая бетонной крошкой и пылью разложилась на лохмотья, мягкая, сухая плоть легко отшелушивается от костей, когда я прикасаюсь к трупу. Накрываю для пробы своей широкой ладонью скалящийся череп и убеждаюсь – да, силы бы мне хватило. Острые, чуть большие, чем нужно, озорные клычки больше не торчат из-под пухлой верхней губы – теперь они выставлены напоказ. Девочка, которой навсегда семнадцать и тридцатилетний мужик, живой лишь технически.

Мартовский ветер хлопал ставнями, точно хотел сорвать их с петель. Никогда ещё покосившийся деревянный дом на окраине села Дракулич не собирал столько народу. Бабы за стенкой успокаивали Ясну, что разражалась невпопад усталыми, заунывными рыданиями. Трое же мужчин сидели вокруг потрескавшегося деревянного стола на скамьях. Старуха Зорица хрипло ворчала себе под нос, потряхивая седой головой с крупной шишкой на макушке, но все же разливала гостям вот уже вторую порцию горького травяного чая. Тем, казалось, только это и было нужно – покряхтывая, они морщились, кривились, но пили, будто чай являлся частью какого – то ритуала.