Светлана Кутузова - Королевский гамбит. Сборник рассказов

Почему-то сегодня он успел столько – сколько обычно удавалось сделать за три дня. Удочки и покрышки отложил на вечер. Проект был одобрен руководством, что требовало пары дней, на расчет старта.

– Я хочу, чтобы, если вдруг меня не будет… ну, командировка, или, вдруг больничный, вы смогли все грамотно сделать без меня.

– Собираешься в отпуск? – не поднимая головы от ноутбука, поинтересовался директор.

– Да. То есть… нет.

Он оторвался от графиков и цифр и посмотрел на него слегка нахмурившись.

– Ну, просто… всякое бывает. – Он натужно улыбнулся, стараясь ничем не выдать своего внутреннего волнения.

Вечером в кафе он и она сидели, глядя друг на друга. Сначала молча – она ждала, чтобы узнать, для чего он ее позвал, он – собирался с силами, чтобы сказать то, что говорить было нельзя.

– Так будет правильно, если мы сегодня расстанемся, – сказал он первое, что пришло в голову. – И я не могу тебе объяснить почему.

– О боже, – она повела плечом и уголки ее губ изогнулись в неприятной усмешке. – Я так и думала. Это твоя новая секретарша?

– А я так и думал, что ты так подумаешь. – Он вдруг рассмеялся, как мальчишка. Взмахнул руками. – Я не могу сказать тебе всего, но ты прекрасна – как королева, – он взял ее руку и поцеловал. – И ею и останешься. Но есть такие моменты, когда надо уметь проиграть. И сделать это красиво. Знаешь, я очень люблю играть в шахматы. Там иногда за несколько ходов видно безнадежность партии. И тогда лучше сдаться. Но можно просто положить короля на бок, а можно сделать пару красивых ходов напоследок и завершить игру, порадовав соперника интересными ходами. Я сдаюсь. – Он налил ей полный бокал вина. И себе заодно.

Через час они шли по улице, поддерживая друг друга под локоть, громко и непристойно хохоча, сняв обувь, и что-то бурно обсуждая. Прохожие оборачивались на них, но видя, что люди навеселе вполне пристойно одеты, торопливо шли дальше. Он поймал ей такси, чмокнул ее в лоб, как ребенка, на секунду прижав к себе и где-то в глубине себя еле слышно всхлипнув, проглотил невесть откуда взявшийся ком, еще раз улыбнулся и успел отвернуться, чтобы она не увидела предательски навернувшихся слез.

Затем вызвал такси себе. Оставалось два часа до ее прихода. И чуть больше двух дней до…

– Мне нужен твой совет, – сегодня он не тушил свет, и она выглядела как сигаретный дымок, расплескавшийся в воздухе. Он пробовал всмотреться в ее лицо, но это было трудно физически, словно какая-то рука ненавязчиво, но достаточно сильно заставляла его голову отвернуться. Но он снова и снова пытался.

– Совет? – она помолчала, и, казалось, немое удивление, разрезало комнату вертикально напополам. – Это странно. Или, как говорят у вас, смешно.

Он докурил, немного нервно, затушил сигарету, вдавив ее в пепельницу так, что лопнул сигаретный фильтр, а пальцы погрузились в хлопья пепла и выдавил из себя еле слышно:

– Я не знаю, что сказать дочери.

Она еще немного помолчала и ответила:

– Есть смысл поступить так, как если бы ты ни о чем не знал.

– Ни о чем не знал? – Он вскочил и закричал – Ты говоришь: ни о чем не знал? Ты понимаешь, что это невозможно – жить так, что каждая минута твоей жизни…

– Наконец обретает смысл, – спокойно и тихо продолжила она. – Это прекрасно. И ты сам это знаешь

Он замер на полуслове, глотнул ртом воздуха, так, словно в комнате вдруг резко стало невероятно душно, и рухнул, как подкошенный обратно на кровать. Весь его гнев, который он до той поры сдерживал, давил, топил в себе, не давая себе ни единого шанса кому-то его показать, в одну секунду вылился наружу. И он бы сейчас пробил кулаком дверь в соседнюю комнату, если бы она не перебила его. И от этого, а вернее от того, что именно она сказала, ему стало больно – так невероятно больно, что хотелось выть от нечеловеческой тоски. Осознание, что только теперь он научился радоваться жизни и хоть на минуту задумываться о том, что и для чего он делает – теперь, когда оставалось всего два дня, а уже наверное и меньше, подкосило его своей невыносимой жестокостью. Он снова уткнулся в подушку, вздрагивая словно раненный зверь, как весь месяц до этого.

– Твоя дочь – не маленький ребенок, не беспомощное дитя, и рано или поздно это все равно случится в ее жизни. Передай ей то, что можешь. Может быть, что понял сейчас, или что поможет ей потом; что-то, за что она когда – нибудь, возможно, скажет тебе спасибо.

Сегодня он взял отгул. «Отгул за два дня до собственной смерти. Какой идиотизм», – думал он, снова набрасывая на бумаге нечто вроде плана: места, которые дочь могла хотеть посетить, её любимый ресторан, Ботанический сад. Наверняка она захочет проведать те ростки бамбука, которые они сажали вместе десять лет назад. Это была их маленькая тайна, общая, на двоих. Он привез их ей из командировки в Японию, но дочь захотела посадить целую бамбуковую рощу. Компромисс нашли быстро: он договорился со своим другом – сотрудником Ботанического сада и они поехали расширять японский уголок, для которого в саду было выделено отдельное помещение.

Друг, правда, никак не мог понять всего смысла этой затеи и несколько раз спрашивал девочку – для чего она сажает бамбук. Наконец она подняла на него глаза, утрамбовывая руками куски маслянистой почвы и ответила: «Я хочу услышать шелест ветра в его листьях».

Тогда, по дороге домой, он думал о том, насколько мало он ее знает, да и знает ли вообще то, что происходит в душе его дочери день за днем. Как она растет – словно тот бамбук, и кем вообще когда – нибудь вырастет. И еще он вдруг понял, что в ней уже сейчас, в ее неполные девять, есть какая-то взрослая мудрость, которой даже ему можно поучиться. Что-то бесконечно глубокое, важное, непонятное и непостижимое для него, но внушающее уважение и призывающее понять и принять.

Половину программы пришлось вычеркнуть. Вернее – из нее остался практически только ресторан: такая же занятая, как и он когда-то, она порхала по жизни с радостью и беззаботность. И тем тяжелее в эту минуту казалась ему его ноша. Он не хотел, так не хотел, чтобы сейчас все это происходило с ней, и потому, словно в замедленном кино, снова и снова прокручивал в голове, как все это будет, и все ли он успел предусмотреть, все ли распоряжения сделать, все ли бумаги собрать.

– Папа, ты нехорошо выглядишь, сказала миловидная брюнетка, приземлившись на стул ресторана, словно бабочка – распахнув полы легкого плаща и широко открыв свои огромные глаза.

– Я заказал все, что ты любишь, – он вымученно улыбнулся.

– По какому случаю праздник? – она скинула плащ и повесила его на спинку стула.

– Мне, возможно, придется ненадолго уехать. Я хотел рассказать тебе, где лежат все бумаги и основные документы: на дом, на землю… ну и так далее. – Чем дольше он говорил, тем больше чувствовал, насколько фальшива его улыбка, словно маска клоуна, прилипшая к лицу.