Максим Николаев - Асафетида

– Одрец возьми, – командует целитель.

Не сразу сообразив, я беру табуретку и приставляю к конторскому столу, за которым в кресле, обитом пурпурным бархатом, восседает хозяин в грязно-белой мантии.

Угол слева от двери в четыре яруса уставлен иконами. Лампадку перед киотом Богоматери потушили немногим раньше моего прихода, и комната до сих пор окутана сизым дымком. Но даже сквозь душное ладанное благовоние отчетливо пробивается тот же, что и на лестнице, туалетный дух.

В узком лице знахаря проглядывается что-то нерусское. Ему то ли под семьдесят, то ли немного за. Длинные шишковатые пальцы похожи на пальцы скелета, и самодельная мантия, в которую он облачен как в мешок, не скрывает дистрофичной худобы. Посередине седой головы, будто циркулем, отмерена лысина в форме идеального круга.

Присев на краешек одреца , я поведал ему сначала про гибель бабушки, потом про кошмары.

– А в яви мертвяков видишь? – Сразу попал в точку он.

Мое признание впервые услышал живой человек:

– Вижу.

Конечно, Костя был не первым и не единственным. Явления начались еще в первых числах декабря. После пар мое внимание привлек мужчина в черной униформе офицера СС возле памятника Ленину перед главным корпусом. Я толкнул Олю в бок. Та ответила недоуменным взглядом. И я принял верное решение промолчать. Какое-то время эсэсовец рассеянно изучал снующую по площади молодежную толпу, потом развернулся и зашагал по Октябрьскому проспекту в направлении вокзала. Импозантной статью призрак напоминал штандартенфюрера Штирлица.

Дома вечером того же дня я разглядел на детской площадке мужичка, по виду трезвого, но наружностью лишь немного опрятней бомжа. Когда через кухонное окно наши глаза встретились, он поприветствовал меня сидячим поклоном. Ничего мистического в этом вроде не было, однако, когда перед сном я подошел занавесить шторы, он так же одиноко сидел на скамье. Пусть и теплая, но зима его не смущала. На той же скамейке я заметил его следующим утром, выходя в институт. Он приветствовал меня почти беззвучным “добрым утром”, которого я не разобрал, но прочитал по губам.

Утренний обмен любезностям скоро вошел в привычку. Меня подмывало завести разговор издалека и попытать сведений о таинственном незнакомце у бабы Наташи. Не решался я на это лишь из опасений оказаться на должности зама дворового сумасшедшего.

Уже на зачетной неделе, после Кости, в фойе мне повстречалась Мальковская, преподаватель философии. О том, что доцентша скоропостижно покинула этот мир еще по весне, я вспомнил после зачета по современному русскому, увидав ее снова, на этот раз в “аквариуме” на первом этаже. Томно развалившись на пластиковом стуле, старушка прихлебывала эспрессо из крохотной кружечки. Пальцы свободной руки сжимали мундштук. По проходам с обеих сторон перемещались младшекурсники, каким-то шестым чувством избегая занимать второй столик в центральном ряду. За Мальковской, у окошка, жевали булочки Оля с Анжелой. Я помахал им из-за стекла и направился к выходу.

В кафе я уже давно не заглядывал: от обильного запаха сдобы меня начинало мутить. В последний раз я ел по-человечески на бабушкиных поминках, а на следующий день уже не смог запихать в себя ни куска. Сначала я списал это на пищевое расстройство, потом начал списывать на нервное. Мой истощенный вид говорил за себя. Даже не уточнив про аппетит, Архип Иванович, покопавшись в столе, сунул мне под нос сжатую в кулаке склянку:

– Что чуешь?

Ответить я постеснялся. Когда он показал баночку, то оказалось, что в ней мед.

Узнав о моем круглом сиротстве, знахарь спросил с ударением на предпоследний слог:

– Бабка псковская?

– Не коренная горожанка.

– Коренных с войны не осталось. – Отрезал он и полез на полку в шкафу. Спину его застиранной мантии “украшали” несколько въевшихся пятен.

Среди составленных вразнобой сосудов он выбрал простую пол-литровую банку с прозрачной жидкостью, открутил крышку и вдруг без предупреждения схватил меня за запястье своими костяными пальцами и плеснул содержимого на тыльную сторону ладони. В банке была какая-то кислота. Зажгло так, что я не смог удержать крика.

– Худо зело. – Прокряхтел он, устраиваясь поудобней в кресле, и мягко постучал кулаком по столешнице с разбитой полировкой. Ожог на руке покрылся волдырями как от крапивы.

Самодеятельность с дешевым реквизитом, ненатуральным книжным говором, а теперь еще и членовредительством выглядела слишком уж безыскусно даже для колхоза. От того, чтобы тут же пойти вон, удерживала лишь тысячная купюра, которую за прием я отдал вперед.

– В церкве той псковичи сжегши двенадцать женок вещих. – Подал голос волшебник, словно угадав мое намерение, – Верно, тебе они и являются.

Я вынужден был признать, что с числом он, кажется, не ошибся.

Казнь, поведал колдун, свершилась в 1411 году от рождества Христова или 6919-м от сотворения мира, тому назад шесть веков. Казнили колдуний по обету для избавления от мора, как по тому же обету чуть не каждый год возводили в русских городах церкви, пока ученые не изобрели вакцины с антибиотиками.

Накануне, летом на Радуницу, Христос Спаситель, угрожая мором моров , явился инокиням Иоанно-Предтеченского монастыря и велел собрать по городу всех колдуний и ворожей и сжечь в православном храме. Его наказ было исполнен в церкви Василия на горке, бывшей тогда деревянной. Спустя два года на пепелище построили новый, из белого камня, чтоб надежно охранял новые поколения псковичей от нечестивых останков.

Нынче все пошло вкось, и непокойницы пробили священный фундамент. Оказавшись первым без креста, кто вошел в церковь, я стал их жертвой. Души у женок чернее омрака . Свальщины с ними, коли такая случится, мне не пережить.

Я готов был поклясться, что за этой историей последует предложение купить какой-нибудь ценный оберег тысяч за десять рублей, но знахарю удалось снова меня удивить.

– До завтра у меня останься, – больше приказал, чем предложил он. Как выяснилось, для успешного экзорцизма надо мной следует целую ночь читать какие-то тайные молитвы.

Бросив сквозь щели в жалюзи взгляд на небесную серость, я ответил первое пришедшее на ум:

– Не могу. Я со знакомым приехал.

– С каким? – Непонятно отчего разгорелся он любопытством.

Я объяснил, что речь о моем соседе по фамилии Точкин – офицере дивизии в отставке.

Тут наконец и настал черед оберега. На коленях целитель долго рылся в одной из глухих полок, содержимое которой было закрыто его спиной, пока не извлек на свет обыкновенную церковную ладанку. Вместо цепочки, сквозь ушко продета толстая нить.

Денег, помявшись, он больше не просит, чем изумляет меня еще больше, правда приходится дать обещание, что в самые ближайшие дни я приеду к нему на “ночной стационар”: ладанка, объясняет целитель, изгонит только симптомы, да и те – на короткий срок.