Юлия Афиногенова - Хокку для души и дивные стихи забвения. + Рассказы и размышления

– Прости меня. Прости. Тебе больно, – тихо шепчет Джереми, целуя в каждый порез.

От его поцелуев кожу начинает пощипывать, но я терплю. Каждый раз так. Он делает мне больно, а потом подолгу извиняется. Эти приступы, кажется, пугают его самого, но он не в силах с собой ничего поделать. Раньше он резал себе руки и сам ставил себе синяки. Подолгу задерживался в ванной и смотрел, как кровь стекает в раковину. Он рассказал мне об этом. Мне тогда было восемь, а ему тринадцать. Я сделала себе первый надрез и тут же разревелась. Он был расстроен моей реакцией. А я испугалась, пытаясь понять, зачем это все нужно. Но потом стала воспринимать это как должное, позволяя ему иногда делать это со мной. Это звучит чудовищно аморально. Мама этого не замечала, она всегда была занята работой и личными проблемами. Вечно искала мужа для себя и отца для нас.

– Я люблю тебя, Джулия, – говорит он и запечатлевает поцелуй на моих высохших губах. – Мне плохо.

– Я тоже люблю тебя, – лепечу я в ответ. – Я понимаю…

– Знаю. Только ты меня понимаешь.

Я улыбаюсь в ответ.

– Тебе нужно в ванную, – говорит он, берет меня на руки и несет в ванную комнату. Там я принимаю душ, а потом он обрабатывает мои порезы. Целует места, на которых красуются свежие засосы. Если бы мама узнала, она была бы в шоке, да и любой другой посчитал бы нас сумасшедшими и давно бы сдал в психиатрическую клинику. Интересно, она действительно не замечала ничего странного в нашем поведении? А может, ей просто было все равно? Я не могу знать этого.

– Мне нужно в институт через три часа, – напоминаю я, но понимаю, что я не в силах куда-то идти.

Все болит, хотя уже не так сильно, но я все равно не в состоянии посещать занятия.

– Отдохни сегодня, – отвечает Джереми.

Смотрит на меня глубокими голубыми глазами и держит меня за руку. Я подчиняюсь его голосу и решаю сделать себе выходной.

Мы убираемся в комнате, а потом он отправляется на работу. У него свой строительный бизнес. Он руководит строительством высотных зданий и торговых центров. Влиятельный человек, добившийся всего сам. Я горжусь им. Он одевается, выходит за дверь и покидает наш с ним личный мир… на время, чтобы снова вернуться. И так каждый день.

Мир, полный сумасшествия и деградации. Сначала мне было страшно, а потом я привыкла, смирилась. Сумасшествие заразно, это точно. Особенно быстро и незаметно им заражается ребенок, на которого может повлиять кто угодно, не говоря уже о родном ему человеке, которому он полностью доверяет. Также сказываются любопытство и неспособность отличить плохое от хорошего. У меня искаженное представление о мире. Но я чувствую, что еще не совсем сошла с ума и могу адекватно оценивать ситуацию, в которой нахожусь. Я люблю брата ненормальной запрещенной любовью и позволяю делать с собой извращенные вещи. С одной стороны, меня это пугает, а с другой – я получаю от этого удовольствие. По-хорошему нам нужно было давно обратиться к специалисту, но почему-то мы оставляем все как есть, наслаждаемся своей собственной вселенной, которая у нормального человека должна вызывать отвращение и страх.

Я отправляю сообщение своей одногруппнице Сьюзен о том, что я приболела и не приду, и спускаюсь на первый этаж. Иду по мраморному светлому полу в белоснежную кухню. Она наполнена солнечным светом, который проникает в огромные окна. Там я наливаю себе чай с бергамотом. Сижу на кожаном белом диване и наслаждаюсь каждым глотком любимого напитка. Чай немного обжигает губы и язык, но я привыкла пить его таким горячим. А может, за столько лет я так привыкла к боли, что перестала ее замечать. Наверное, многие мои чувства уже атрофировались.

Я опустошена, плохо сплю. Я не знаю, чего хочу от этой жизни. Что же дальше? Что нас ждет в будущем? И есть ли вообще у нас будущее?

Я начала задумываться об этом еще два месяца назад, когда мне исполнилось двадцать лет. Через год я окончу университет, хочу стать дизайнером интерьера. Но что же я буду делать помимо работы? У меня никогда не будет семьи? Нормальной семьи, в которой будут мой муж и дети. Хоть я и никогда не питала особой тяги к замужеству и рождению детей, но все же не хочется остаться старой девой с кучей кошек и братом-извращенцем. Я люблю его всем сердцем, но не могу представить, что наши с ним, мягко говоря, необычные отношения будут продолжаться вечно. Каким-то удивительным образом мне удалось сохранить рассудок и ясность мыслей, хоть они иногда и затуманены, когда я смотрю в Его бездонные глаза.

Слышу, как звонит телефон. Я оставила его в спальне на тумбочке. Допиваю чай и спешу ответить на звонок. Это Сьюзен:

– Ты там как? Кинула меня тут одну! – Слышу, как она улыбается. – Поправляйся!

– Меня э-э-э… подташнивало с утра. Кажется, съела вчера что-то, – вру я. – Думаю, что завтра приду.

– Хорошо, – коротко отвечает Сьюзен, – без тебя тут тоска. Четыре пары тяжело сидеть.

Ох, сколько же я теперь пропустила. Я и забыла, что сегодня такой загруженный день. Хотя я бы все равно столько не выдержала в таком состоянии. Я будто бы вагоны разгружала. Тело все еще ноет, напоминая о вчерашнем.

– Ничего, разлука только укрепляет отношения, – шучу я.

Сьюзен смеется. У нее очень приятный смех.

– Что же ты съела такое, подруга?

– Э-эм… Думаю, это был салат, – говорю я первое, что приходит в голову.

Наверное, пора заканчивать разговор. Хватит с меня вранья. И так подмывает ей все рассказать. Или хотя бы кому-нибудь, любой живой душе, которая способна выслушать. Тяжело носить в себе эту тайну. Вот только никто не поймет, если только он сам не такой же псих, как мы с братом.

– Я пойду, прилягу, – заканчиваю разговор. – До завтра, Сьюзен.

– Ладненько, Джули, пока, – неохотно прощается та. – Не болей.

– Постараюсь, – неуверенно отвечаю я и отключаюсь.

Я снова иду в душ. Абсолютно белая ванная комната, как и кухня. Залезаю в душевую кабину и решаю побрить ноги. Вспоминаю, что последний раз делала это неделю назад. Включаю воду и достаю гель для бритья. Он пахнет персиками. Вдыхаю этот аромат и наношу гель на ноги. Движение бритвы. Еще одно. Вижу, как по ноге стекает тонкая струйка крови. Порез начинает пощипывать не сразу. Какая же она острая. Ловлю себя на мысли, что Джереми понравилось бы.

Заканчиваю бритье и закутываюсь в большое белое полотенце. Иду к шкафчику за пластырем. Как же сильно я порезалась. Обычно, когда Джереми делает это со мной, он вкалывает мне обезболивающее. Боль я чувствую только спустя время.

Надеваю свою голубую пижаму и иду в спальню. Стелю чистую постель и ложусь в нее, накрываясь одеялом с головой. Я лежу и слышу лишь свое дыхание. Еще два часа назад я лежала здесь голая, обколотая обезболивающим, а он целовал меня, кусал, ставил на моей коже засосы и порезы.