Эрвин Грау - Снежный сок. Книга первая

– Стас, ты куда? Кто звонил?

– Потом!

Не обращая внимания на их удивленные, кажущиеся оскорбленными, лица, я оделся и вышел на улицу. Ветер больно бил по лицу, но мне было напевать на погоду. Снег слился со слезами, застилая глаза. Я шел к ее дому… Шел, надеясь, что меня глупо разыграли, тайно злился на Кристину, вообще на всех, на сегодняшний день, на проклятый снежный сок, стекающий по лицу… Чертово стихотворение. Только сейчас я понимал, какую мерзость, какую страшную вещь я написал к простому, невинному концерту. Мне было страшно… Я боялся безумия, заключающего меня в объятья.… Плакал, не смев сказать ни слова.

На асфальте у ее подъезда были свежие следы машин… «Парковались» – успокаивал я себя: «просто парковались». Нет… Пол легким налетом снега виднелась почти свежая лужа крови с частицами…Бля, о чем это я?! Посмел такое сказать… Рядом, на лавке, сидели две старушки. Их лица казались напуганными. Редко увидишь, чтобы они молчали, и это значило, что случилось худшее…Никаких шуток, разводов и прочей ерунды. Передо мной стояла жизнь в самом жестком своем проявлении – в правде…

Стараясь не смотреть на асфальт, я вошел в подъезд и позвонил в звонок. Кристина не открывала примерно пять минут, и я сначала подумал, что ее нет дома. Лучше бы так и было…Кристина была очень красивой девушкой, но когда она открыла дверь, я увидел, что глаза ее опухли и сделались как будто мертвыми. По лицу была размазана тушь, а между пальцами зажата только что зажженная сигарета. Кивнув, она пустила меня в квартиру. Кристина была пьяна…

Мы смотрели друг на друга…Все было до боли знакомо, только выполнено в другом цвете. Ее губы дрожали. Казалось, что она едва стоит на ногах. Секунда и Кристина положила голову мне на грудь и заплакала. Не скрываясь, не стараясь казаться сильной. Я чувствовал, что могу говорить, но сказал немного:

– Как это случилось?

– Стасик…Стасик…Она уппппала. С кккрыши упала. Иии…И умерла.

– Ты дура!? Нажралась!? Какая, на хуй, крыша!? Вы на первом этаже живете, как она оказалась на крыше!?

– Она…Я…Я не знаю, я тттолько пришла, она лежала ужеее на этом…Как его?.. А, на асфальте в крови, а вокррруг менты ииии медики ходят…Она записку оставила.

– Где записка?

– У ментов. Ониии ееее забраааали.

– Идем.

– Куда?!

– На кровать. Проспишься, а я на кухне буду. Нужно все обдумать.

Кристина едва стояла на ногах, и мне пришлось взять ее на руки. В груди бушевал огонь, как будто горела сера вперемешку с желчью, а пламя походило на пустоту. Руки мои тряслись. Кристина зевнула пару раз и, закрыв глаза, уснула, я донес ее до кровати, взял ключ от квартиры и ушел. Уходить насовсем я не собирался, просто хотелось купить сигарет. Впервые, я никогда не курил…

Мысли в голове шумели, как настраивающийся симфонический оркестр. В ушах играла странная песня…Не помню, как она называется, но строчки «Мы не сможем быть добрее людей» еще долго не могли оставить меня. Снег только усиливался, закрывая белой пеленой весь этот чертов район. Багровый асфальт окончательно пропал из виду…. Меня всегда удивляло блядство окружающей действительности, ведь ни одна сука так и не удосужилась отмыть дорожку от крови. Наверное, сослались на погоду. Уроды…

Ларек был буквально в двух шагах от Аниного дома, но снег, словно ограждая меня от никотина, не хотел меня к нему пускать. Плевать на погоду!

Сколько есть денег? В кармане было немного мелочи, на «Бонд» хватит. И зажигалку…Идиот! У Кристины же есть сигареты, растяпа. Ладно, пускаю свои будут.

– Дайте, пожалуйста, «Бонда» синего и зажигалку.

– Какую? – Продавец говорил с явным кавказским акцентом, хотя чему удивляться, ларек же.

– Да любую, пофиг.

– Двадцать четыре рубля с тебя.

– Пожалуйста.

Спрятав покупку в карман, я пошел обратно. Как же странно все это…За что? Три года назад я потерял Женю, и вот теперь Аня… Господи, пожалуйста! Я сплю!!! Разбуди меня! Дерьмовый сон… Нет, это явь. Не менее дерьмовая явь.

Крошечные спицы впивались в каждую клетку кожи. Злость, боль, холод…Снег наносил мне удары, будто вгоняя эти шипы все глубже и глубже… Я решил поговорить о случившимися со старушками, все еще сидящими у подъезда. Одна из них, Раиса Филипповна, жила по соседству с сестрами, часто общалась с ними и, думаю, может знать, что случилось.

– Раиса Филипповна, здравствуйте! Что произошло? Что с Аней?!

– Анечка…Жалко девочку, дурочка она совсем, глупая. Ей жить да жить, а она себя убила. С крыши, мальчик, она сбросилась. Милиция приезжала, скорая была, но что поделаешь – не поможешь уже. Ее ж сплющило от удара, я все видела. И как упала, и бумажку в руке видела, прости Господи. Милиции уже все рассказала.

От ее слов на моих глазах опять навернулись слезы… Она продолжала:

– А еще она странная какая-то была в последнее время. Крики ее из квартиры доносились, как будто режут или это…Срам этот, ну ты понял, молодой же. Знаешь. И лампа эта красная, дебильная, ночью постоянно работает, мерцает так. Проходишь вечером перед их окнами, а она аж глаза режет!

– А что за бумажка? – Я не мог сразу воспринять сказанное, слишком много того, чего в принципе быть не может, и задал первый вопрос, пришедший в голову.

– Записочка какая-то. Следователь из прокуратуры ее прочитал, я краем уха слышала, когда они протокол составляли. Странная девка была, нормальная такого не напишет, помяни мое слово, я все помню…

– Не томите!

– Там было написано: «Я вынимаю иглу из фотографии. Тяжело, больше так не могу… Из раза в раз. Хватит, я не хочу, чтобы он мной владел. Но он – это и я… Он должен умереть. Простите…» Я же говорю, что бред какой-то, наверное, парень ее бросил, а она напилась или накурилась – и нырнула в асфальт. Еще…

– НИКТО ЕЕ НЕ БРОСАЛ!!! Не смейте про нее говорить такое!

– Прости, мальчик, я не знала, что она вообще кому-то может быть дорога. Даже сестре ее наплевать, наверное. Кстати, у Никоноворны можешь и не спрашивать ничего – она пришла недавно, и ничего не видела.

– Не думаю, что поэтому. Она же глухая.

– И поэтому тоже. Иди с Богом!

– Подождите! Вы сказали, что всем на нее наплевать было. Почему?

– Не знаю, кажется мне так. Нет у меня желания больше о ней разговаривать.

– До свидания!

Я пошел в подъезд. Бред какой-то! Суицид, записка, Кристина, наплевать всем. Не могу это мысленно соединить… Надо успокоиться. Где там ключ? А, вот, нашел.

Дверь поддалась не сразу. Девушки жили одни в квартире, которая осталась им от бабушки. Год назад она уехала жить за город, полгода жила в одиночестве, иногда созваниваясь с сестрами, а потом умерла от сердечного приступа. Хватились ее не сразу, а через пять дней – из-за того, что она перестала звонить. Их родители жили в Киеве, периодически навещая дочерей примерно раз в три месяца. Семья была далеко не самая обеспеченная, из за чего Кристина с Аней были вынуждены много работать в одном из кафе в центре города. Родители редко пересылали им деньги… Квартира тоже была небогатой, чувствовался в ней остаток советского духа, хранимого их бабушкой. После ее смерти девушки мало что поменяли в этой квартире – разве что клееночные обои на кухне заменили на винил. Я вошел в прихожую. Стоит упомянуть о старом шкафе из ДСП, стоящем тут еще с постройки этой многоэтажки. Он слоился, отсырел за свою долгую жизнь, и казался матерным приветствием при входе в квартиру. Свежая клеенка не могла скрыть шрамов, оставленных на нем временем. На одной из дверей кнопкой была приколота фотография…Мы с Аней. Странно, я никогда не видел этого фото, не помню, когда нас сфотографировали в таком антураже. Церковь, что ли? Может быть, случайно запечатлел кто-то из друзей, ведь в церковь мы с Анной ходили нередко. Она никогда не улыбалась фальшиво, не лицемерила. Если она улыбалась, то улыбка была настоящая, искренняя. Мы выглядели счастливо на этом фото, впрочем, как и всегда…