Альбина Нури - Запертый в ловушке

– Ты не понимаешь, – она покачала головой. – Дело не во мне и не в тебе. У меня дурное предчувствие. Это поездка добром не кончится. Дама не могла упасть просто так!

– Перестань, пожалуйста. – Я обнял ее и прижал к себе. – Что за суеверия? Ты же никогда не верила в такие вещи.

– Не верила, а теперь точно знаю, что говорю, – сказала она, уткнувшись мне в грудь.

– Прости, мам. Я не должен был говорить тебе про отца.

– Да брось, – отмахнулась она, хотя еще несколько минут назад остро переживала обиду, я же видел. Но больше это ее не волновало. Мать подняла голову и смотрела все тем же неотрывным напряженным взглядом.

Честно скажу, мне стало не по себе.

Я сразу запретил матери ехать провожать меня на вокзал: ни к чему эти долгие прощания, когда не знаешь, что сказать, что сделать. Но тут мне вдруг захотелось, чтобы она поехала со мной. «А еще лучше, чтоб отговорила ехать!» – сказал голос внутри меня. Ага, как же, возразил я сам себе. Выдержать такой прессинг, чтобы в последнюю минуту повернуть назад! Что может быть глупее?

– Не переживай, мам. Я позвоню, хорошо? Буду часто звонить, обещаю. – Я осторожно убрал ее руки. – Мне пора, а то опоздаю.

Поцеловав мать в щеку, я вышел из квартиры. Щека была мягкая, как тесто, и вся ее фигура казалась поникшей, а лицо – постаревшим и безжизненным. Мне было немного жутко видеть такой свою энергичную, боевитую мать, и я поспешно отвернулся, заспешил к лестнице.

Она больше не сказала ни слова, даже не попрощалась, так и продолжая стоять и смотреть. Будто фотографировала меня, приберегала на память, чтобы потом легче было воскресить мой облик перед мысленным взором.

Позже я постоянно вспоминал этот пылающий, горестный и вместе с тем болезненно сосредоточенный взгляд и удивлялся, почему он не смог остановить меня, удержать дома.

В подъезде едва уловимо пахло гарью. Зимой какой-то придурок поджег детскую коляску, что стояла на первом этаже, и весь подъезд заволокло едким черным дымом. Запах въелся в стены и до сих пор не выветрился.

Случилось все ночью. По правде сказать, я был напуган и растерян, хотя и сумел это скрыть. Не знаю, почему, но у меня что-то вроде фобии: боюсь открытого огня, пожара. Даже посиделки возле костра не люблю – так и кажется, что огонь может разгореться слишком сильно, и ситуация выйдет из-под контроля.

Тогда в подъезде все обошлось. Пожарные приехали быстро, потушили пламя, которое толком и разгореться не успело, а после еще обходили квартиры, спрашивая, всё ли в порядке.

Никто не угорел и не отравился газом, в остальном же ничего в порядке не было: жильцам пришлось отмывать стены и лестницу. Мыли, конечно, женщины, а мужчины таскали воду. Я выливал вонючую темную жижу в унитаз и думал: узнать бы, кто это сделал, и заставить его языком каждую ступеньку вылизывать!

Из-за всей этой катавасии я забыл позвонить Неле, и она разозлилась.

Злилась Неля часто, а особенно бесило ее то, что данный факт, как ей думалось, меня совсем не волновал. Она считала, что я черствый и бессердечный, что мне нет дела до ее переживаний. Неля ошибалась: мне совершенно не хотелось ругаться, но не удавалось найти подходящих слов, чтобы убедить ее в этом.

Мы постоянно ссорились, Неля периодически со слезами бросала трубку, выбегала из кафе или оставляла меня одного в кино или парке, заявляя, что все кончено. Но отношения тянулись, тянулись почти полтора года, пока не разорвались окончательно. Случилось это больше месяца назад, когда я впервые заикнулся, что хочу бросить универ и уехать к отцу.

Мама недолюбливала Нелю, но в одном они были солидарны: я безответственный идиот, который не думает о будущем и гоняется за журавлями, разбрасываясь полузадушенными в кулаке синицами.

Неля вспомнилась некстати – я запретил себе о ней думать. Поначалу это было сложно, потому что в голове не прекращался нескончаемый монолог: я раз за разом, отыскивая все новые аргументы, доказывал Неле, почему она не права, а я прав. Это продолжалось, пока однажды утром я не проснулся с мыслью, что больше не хочу ничего ей объяснять. Но воспоминания все равно оставались довольно болезненными (хотя с каждым днем все менее), поэтому думать о Неле я не любил.

А сейчас тем более не стоило усугублять: и без того проблем хватает.

Выходя из подъезда, я споткнулся на лестнице и едва не полетел на землю.

– Шею не сломай, – раздался насмешливый голос.

Гульназ-апа, соседка с первого этажа. Ее окно прямо возле подъездной двери, и она, кажется, вообще никогда от него не отходит. Живет Гульназ-апа прямо под нами: разумеется, она отлично слышала нашу с матерью перепалку. Теперь весь дом будет знать, что я уехал к отцу, а мать не хотела меня отпускать.

В душе шевельнулось раздражение: соседские бабки нам с матерью теперь все кости перемоют. Может, сказать старой ведьме что-то, чтобы отбить желание молоть языком? Нет, только хуже сделаешь.

– Здравствуйте, – буркнул я.

– Далеко собрался? – не отставала Гульназ-апа.

Сама напросилась.

– Вы же подслушивали, так чего спрашивать?

Пока соседка подбирала слова для ответа, я уже завернул за угол дома.

Прежде чем отправиться на вокзал, зашел в магазин и купил бутылку водки. Уже на кассе подумал: а вдруг в вагон со спиртным не пустят? Но не тащить же ее обратно. Засунул на самое дно сумки и побежал на остановку.

Автобусом было бы быстрее, но я предпочел поехать на трамвае.

Движение по рельсам, когда нельзя свернуть, куда вздумается; вагончик, который со звоном едет вдаль – во всем этом есть нечто мистическое. Неотвратимость, предопределенность пути казалась мне странно притягательной. Ты делаешь выбор, забираясь на подножку – а дальше уже ничего от тебя не зависит: ты следуешь туда, куда проложены пути.

Но при этом в любой момент можешь соскочить, если покажется, что ведут они не в ту сторону – и это вселяет надежду.

Ладно, ерунда все это.

– Несколько дней ехать! Трястись через всю страну! Что там делать-то, в поезде этом? Водку пить?

Мамино умение думать о хорошем, видеть во мне только лучшее всегда меня умиляло. Интересно, почему сразу водка? Что я, алкаш подзаборный? Когда я задал ей этот вопрос, мать махнула рукой и заявила, что знает меня как облупленного. И это притом, что она и пьяным-то меня видела всего два раза! Я разозлился, и мы в очередной раз поцапались.

Но бутылку я все равно купил. Не потому, что хотелось напиться, а просто потому… Понятия не имею почему! Чтоб была.

«Получается, мать оказалась права?» – с ехидцей осведомился внутренний голос, но я приказал ему не лезть не в свое дело.

Трамвайный вагон оказался полупустым. Я сунул в уши наушники, включил музыку и уселся у окна – ехал и глядел по сторонам.