Миша Токарев - Полтергейст из березовых фотообоев

А что такого, лабораторная и лабораторная, ничего такого магического, чистая наука. Магическое у нас случилось, когда шкаф ночью с 5 декабря на 6 января этого года начал по линолеуму ездить сам собой. Потом надписи стали появляться на зеркале в ванной, углем нацарапанные. Писали такое обычно: кто съел собаку, просьба не беспокоить. Неделю писали, каждую ночь, затем прекратилось. Сейчас вот номер нашей квартиры с девятки на десятку раз в два дня переменяется. Я ко всему этому очень привык, мне даже иногда вибрации приятные чувствуются. Знаешь, как будто у трансформаторной будки стоишь, и волосы на теле шевелятся, и мурашки туда-сюда, туда-сюда. Инге, маминой сестре это жуть как не нравится. Она стервенеет, сама так говорит даже, так что я ничего не преувеличиваю. Хотя и знаю, что ей страшно, иначе псалтырь не читала бы и водой не брызгала. Или брызгала бы, женщины такие сложные, особенно, когда они тети.

Ну, что, допил мой кефир, тогда пойдем спать. В дверь звонят, кстати. Поздно уже, кому там открывать. Это ко мне, это ко мне – говорит тетя Инга, и бежит в халатике с желтыми обезьянами к двери. Ну, если к тете Инге, тогда не ко мне, и ничего, гостей я не ждал уже, поздно. Но краем глаза все же замечаю, кто на пороге стоит, а вот уже и зашел. Поздоровался, тетю в щечку: чмок. Обувь снимает, меня по голове потрепал, на кухню идет, ну, пусть идет. Этот человек – говорила тетя Инга – ее коллега по работе, который занимается паранормальными вопросами. Наверное, он нам сейчас поможет. Главное, чтобы помогал он не слишком громко, нам завтра с Яной к новой лабораторной работе готовиться в девять утра. Так что режим сна никто не отменял. Самое главное, я собрал себя в тетрисе, теперь можно и поспать.

После белых снежинок, которые кружатся с утра, телевизор начал показывать криминальную Россию. И я рефлекторно стал засыпать. Это своего рода такая традиция у меня, прикрывать слипающиеся глазки в то время, когда начинает лаять собачка под звуки оркестра. Она лает совсем не агрессивно, дедушка в соседней комнате покашлял и прибавил громкость, чтобы своим кашлем не волновать мою маму. Но она все равно волнуется и бежит к нему в комнату, заглядывает ко мне. Заяц, ты почему не спишь, ну-ка спать, завтра на утренник рано – улыбается мама, а потом и я улыбаюсь, укрываясь одеялом с мишками с головой. И мне, действительно, завтра идти на утренник. А этот утренник, как я представляю, будет не хуже песни про белые снежинки, которые пели ребята в детском саду перед криминальной Россией.

И я почти засыпаю, представляя, как миллионы планет бороздят триллионы вселенных. Представляя, что снег за окном и свет из-под двери в коридоре это лучи, которые уносят меня на орбитальную станцию. А над головой взаправду жужжит муха. И я не очень понимаю, как она смогла выжить при минус сорока. Такая температура вроде была сегодня утром на термометре у нашего консьержа. И вот эта муха, она в какой-то степени мамонт или тираннозавр или даже трицератопс. Потому что это надо уметь, восстать из вечной мерзлоты и сохранить свой рассудок и моторику в состоянии боеготовности. Она ползет по моей шее, делает так: бжжии, бжжии. И мне совсем не хочется ее убивать. Из комнаты слышится: по горячим следам был задержан маньяк. Я вскидываю руку, и муха кончается. И я засыпаю совсем.

Мама треплет меня по голове и говорит: браылльулщлььь шмкуо сзщле – очень ласково говорит и, похоже, хочет, чтобы я вставал. Но слова не очень сплетаются в мысль, я разбираю только: на утренник опоздаем. И эта фраза действует гипнотически. Я подрываюсь скорей умываться. А вода холодная, очень холодная. От холодной воды я просыпаюсь окончательно. Интересно, можно ли проснуться не полностью и функционировать целый день. На кухне дедушка читает газету и желает мне доброе утро. Доброе утро, мама и дедушка – говорю всем присутствующим на кухне. А потом мы едим гречневую кашу с молоком, от которой у меня изжога, но это все пустяки и неважно. Мама сшила для меня костюм космонавта. Там еще на скафандре настоящее стекло. А еще там за спиной ранец с трубками, это, чтобы воздух поступал, когда выходишь на орбиту.

Горе ты мое, это левая штанина – говорит мама, когда я путаюсь в колготках. Они колючие и очень синие, более синие, чем положено быть колготкам для мальчика. Дедушка стоит в прихожей, весь такой гладко побритый, нас провожает. Мама почти одела свою дублёнку. Мам, а ты эту лисицу убила? – спрашиваю зачем-то, хотя какая разница, кого она там убила или нет. Заяц, что за вопросы, никого я не убивала, ну-ка, одевай комбинезон. И я залезаю в свой комбинезон, хотя его цвет мне тоже не нравится. Ну, что ты возишься – проявляет нетерпение, граничащее с раздражением, мама. Мама, ты меня не любишь? – спрашиваю я напрямик. Ну, что ты опять несешь, пошли, опоздаем – поторапливает мама. И мы выходим.

Когда мы выходим на улицу, мы выглядим, наверное, забавно. У меня не видно лица, шарф из верблюжьей шерсти закрывает нос, рот, щеки и всё такое. А ещё комбинезон сковывает движения, поэтому мне приходится семенить за мамой. Она вся такая длинная, и ходит очень быстро, потому что мы опаздываем на утренник. Проходим большую елку на площади, возле которой сидят дяденьки с грустными лицами. Их лица выражают вселенскую скорбь. А вот у нашего садика лица людей уже не выражают вселенскую скорбь. Подъезжают машины, из них выходят дети с родителями. Вон идет Тая с мамой, а вон Толя с братом. А я иду с мамой, у которой в пакете мой костюм космонавта, настоящий костюм. И поэтому я улыбаюсь.

Мама передает меня воспитательнице Изольде. Она собирает нас в гримерной, но это совсем не гримерная, а просто задворки актового зала. Тут есть снежинка, пират, баскетболист и много, кто еще. А я надеваю скафандр, чтобы все понимали, что я космонавт. Ой, а кто это такой милый у нас космонавт? – удивляется Изольда. У нее в сережках жуки скарабеи, я видел фильм мумия, там такие жуки съедали людей очень быстро, без шума и пыли. Вернее пыль была. Я ничего не отвечаю Изольде, и она переключает свое внимание на Таю снежинку. Потом спрашивает у всех нас: все свои слова помнят? И песню не забыли? Все отвечают, что помнят, но мальчик Саша-пожарный не отвечает, у него заикание, и поэтому он в основном молчит.

И когда мы поем эти белые снежинки, которые кружатся с утра, в зал заходит дед мороз и Снегурочка. Дедушка похож на изображения советских дедов морозов, которые были в какой-то старой передаче. Там еще говорили, в этой передаче, что дедушка мороз красил свои щеки свеклой, чтобы показать румянец. А Снегурочка там выступала в роли скомороха или это уже не та передача, я не помню. И вот мы читаем свои стихи. Тая говорит про зайчика в лесу и в снегу, она же снежинка. Родители щелкают вовсю своими фотоаппаратами. Вспышки света, дед мороз с этим посохом тут еще говорит Тае: внучка, не слышу! Снегурочка ему вторит: дедушка совсем старый, дедушка не слышит. Видели бы они старого дедушку, вот мой дедушка старый, а это, что, тоже мне старость. Потом читает Саша-пожарный, читает он долго про Африку и бананы. Видно, что Снегурочка заскучала. Она внимательно смотрит по сторонам, но опускает глаза, когда встречается взглядом с кем-то, потом опять так смотрит. Я это вижу. Дедушка говорит: молодец, Сашенька, вот тебе подарок. И вручает Саше-пожарному красный мешочек с конфетами и мандаринами. А потом кричит, как резаный: а теперь хоровод!