Игорь Сурков - Исчезновения в Гальштате

– Вот только 11-го ноября исполнилось.

Паша был всегда очень умненький, рано начал говорить, ходить. А уж какой выдумщик! Дальше следовали истории о том, как внучок прекрасно пел песню «Голубой вагон бежит, качается», знал наизусть и про бычка, и про «Наша Маша громко плачет…», и про резиновую Зину… Паша рос настоящим вундеркиндом. Однако где-то лет с тринадцати истории о талантливом мальчике как-то вдруг заканчивались. И мне все время казалось, что Мария Александровна про своего восемнадцатилетнего внука толком ничего не знает. Историй больше не было. Одни только немногочисленные фото. На этих фото на меня смотрел довольно самовлюбленный малосимпатичный пацан в кожаной косухе с длинными выкрашенными в черный волосами, в грубых высоких ботинках на платформе и с цепочками повсюду. Я, конечно, не говорил об этом бабушке, но ее внук выглядит как раз точно так, как те представители инфантильных «неформалов», которые регулярно получают в зубы от кого-нибудь из наших, детдомовских. Мне как-то не был симпатичен этот Паша. И я никак не мог понять, почему он и его мать Галочка никогда не навещают Марию Александровну, которая так их обоих любит. Мне казалось, что они оба, дочь и внук, жестокие и неблагодарные люди. Иногда я думал об этом Паше и даже завидовал ему немного. Ведь это такое большое счастье, когда у тебя есть родные люди, которые так тебя любят…

…Пришла весна. Я продолжал один-два раза в неделю навещать мою бабушку. Она тоже ко мне привыкла. Всегда держала в буфете про запас халву, которую я очень люблю. А на день рождения связала мне шерстяные носки и купила футболку с какими-то надписями на английском. Я тоже на восьмое марта сделал ей подарок. Денег на него у меня не было, но спонсоры подарили нашим девчонкам китайские наборы для маникюра – красные пластмассовые коробочки, где были щипчики для ногтей, пилка и еще пара каких-то финтифлюшек. Наборов оказалось на один больше, и Люба отдала его мне. Не знаю, был ли нужен моей бабушке косметический набор, но у меня все равно ничего, кроме него, не было.

…А потом она умерла. Я не знал, болела ли она чем-нибудь, или она просто была старенькой, но один раз, когда я поднялся на ее третий этаж и позвонил в дверь, мне никто не ответил. Я сидел на лестнице и ждал, когда она вернется из магазина или собеса. Из соседней квартиры высунулась соседка и сказала, что Мария Александровна заболела, в больнице лежит, я ушел. Через два дня зашел еще раз. Но снова никто не открыл. Я теперь уже не ждал, а решил, что приду еще через несколько дней, но буквально на следующий день Лидуха сказала, чтобы я прямо сейчас шел к директору, он меня вызывает. Я точно знал, что ничего такого не сотворил, поэтому не боялся идти. У него в кабинете сидела полноватая некрасивая женщина с одутловатым заплаканным лицом.

– Это к тебе, Саша, пришли, – сказал директор и предложил мне сесть на стул рядом с ней. Она посмотрела на меня немного удивленно, но без интереса и сказала, что ее зовут Галина Семеновна и она дочь Марии Александровны. Помолчав несколько секунд, она с трудом выдавила из себя:

– Мама умерла… Инфаркт. Она написала нам с сыном записку. Там про тебя, мальчик, тоже было… Ты приходи, пожалуйста, к ней… к нам на квартиру завтра в двенадцать… На поминки. Твой директор разрешил тебе пойти…

– Да, Саша. Можешь пойти, – с готовностью подтвердил директор. Я сказал, что приду, попрощался и ушел.

…Вот и еще одного человека я потерял. Почему мне не мою бабушку, а себя жалко?.. Я пришел к двенадцати. Народу было несколько человек. Галочка, две соседки и Паша. Он оказался старше, чем я думал. Женщины раскладывали по тарелкам блины и кутью. А он курил тут же, на кухне, в открытую форточку. А бабушка не знала, что ее Пашенька начал курить… Он поздоровался со мной за руку и предложил сигарету. Я не стал курить. Просто сел на стул, на то самое место, где всегда сидел все эти полгода, что ходил к моей бабушке. Да. Именно к моей бабушке. А не к его. Мы оба молчали. Соседки рассказывали, как она жила все эти годы и, конечно, как они ей, одинокой, помогали. Галя время от времени благодарила их. Они были этим довольны. Потом женщины понесли тарелки с едой в комнату. Там стоял непонятно откуда взявшийся стол. Мы с бабушкой никогда не ели в комнате. Всегда на кухне. Паша закурил еще одну сигарету и сел напротив меня. И тут я понял, что он очень переживает. Да. Очень. Я чувствовал, что для него моя, вернее, его бабушка, – страшная потеря. Что у этих людей, которым бабушка была, как мне казалось, совершенно не нужна, горе. Настоящее, большое, сдавливающее душу горе.

…Нас позвали в комнату. Я ел, не замечая вкуса, блин с чем-то сладковато-пресным. Галя стала рыться в буфете.

– Где же тут у мамы рюмки?..

– Они не здесь… На кухне, внизу стола, на средней полке. – Она посмотрела на меня какими-то пустыми выцветшими глазами, вдруг села и заплакала. Соседки стали успокаивать ее. Но она никак не могла остановиться, закрывала лицо руками и рыдала.

Я не смотрел на нее. Сын подсел к ней и обнял ее. Так они сидели, наверное, с минуту. Обнявшись, молча. Я вдруг заметил в углу на полке большую фотографию женщины лет пятидесяти с черной ленточкой в верхнем углу. Я присмотрелся и узнал мою бабушку. Раньше я никогда не видел этой ее фотографии. В альбомах все больше были Галочка и Пашенька.

– Спасибо вам, дорогие соседки, что вы были с ней до конца, помогали, опекали, – благодарила их успокоившаяся Галина.

– Да не за что, Галя. Ты вот Сашу поблагодари, – указала одна из соседок на меня. – Он к ней очень часто заходил проведать. Чай пили, разговаривали. Без него ей бы очень одиноко было. Бывало, если долго Саши нет, она жаловалась, что скучает по нему. Все говорила, какой он парень хороший, скромный, добрый очень и все-все понимает. Ни слова про него худого ни разу не слышала. Всегда она Сашу только хвалила.

– Спасибо тебе большое, – вдруг обратился ко мне Паша. – Даже не знаю, как тебя благодарить.

– Никак… Не надо благодарить. Я к ней не только для нее. И для себя тоже ходил. Она любила вас очень обоих… Я ее буду помнить. Мне надо уже идти.

– Подожди. Я сейчас тебе адрес наш в Перми запишу. Вдруг ты там окажешься. Ты тогда заходи. Обязательно. – Галя судорожно нашла листочек бумаги и что-то написала там. – Вот возьми это. Не забывай нас.

Я спрятал листок в карман и попросил ее:

– Можно мне одну вещь забрать себе… на память о бабушке?

Она замолчала в нерешительности, но потом ответила:

– Да, конечно, Саша. Возьми то, что считаешь нужным.

Я пошел на кухню и вынул из буфета стеклянную розетку для варенья.

– Вот это. Я это возьму. Первый раз, когда я сюда пришел, бабушка мне свою пятиминутку сюда положила. Спасибо.