Алёна Моденская - Перетворцы

Все соседи отводили глаза, когда речь заходила о Штановой. Пятеро во время происшествия смотрели сериал, трое принимали душ, двое мыли полы, бабуля слушала концерт, остальные вообще не помнили, чем занимались.

Единственной, кто сказал хоть что-то мало-мальски полезное, оказалась рыжая девчонка. Штанова устраивала частые вечеринки, которыми не могла не раздражать соседей. Семейство снизу ни слова об этом не проронило. Три сестры из соседнего подъезда тоже, глядя по сторонам, отделались общими фразами о «приличной девушке из очень интеллигентной семьи».

Евгения Ивановна снова поднялась в квартиру погибшей. Аскольд стоял на кухне и строчил сообщения в смартфоне. Как только увидел Батенко, тут же спрятал смартфон в карман и демонстративно печально вздохнул.

– Я хотела задать ещё один вопрос, – сказала Евгения Ивановна. – Из квартиры ничего не пропало?

– Ну, – Аскольд озадаченно почесал затылок. – Вроде нет, а что?

– А в последнее время Доминика не говорила о том, что что-то пропало? Или потерялось? Например, из украшений?

– Кажется, нет, – медленно произнёс Аскольд. Этот парень явно обладал изворотливым умом, хотя и стремился казаться простачком.

– Вы могли бы это проверить?

– Сейчас?

– Да. Меня интересует одна конкретная вещь – кулон с изумрудом.

– А у неё такой был? – слишком глупое выражение лица с потрохами выдало нежелание Аскольда рассказывать об украшениях бывшей невесты. Ясно, решил их прикарманить.

– Да, мне это точно известно.

– А откуда?

– Доминика на некоторое время передавала кулон одной… женщине, но недавно забрала назад. Я сама его ей вернула.

– А как он оказался у вас? – Аскольд беззастенчиво тянул время.

– Проверьте, пожалуйста, на месте ли кулон, – терпеливо проговорила Евгения Ивановна.

– Я могу, конечно, но…

– Что?

– Ника оставляла вещи в разных местах, часто теряла, так что… сами понимаете. – Но под твёрдым взглядом Батенко Аскольд всё же пошарил по разным полкам и ящикам, открыл несколько шкатулок. Кулон не нашёлся. – Я же говорю, она могла его потерять.

– Если найдёте, дайте мне знать. – Батенко повернулась, чтобы уйти.

– А зачем он вам?

Евгения Ивановна молча вышла из квартиры.

Не прошло и недели, как громоздкую кровать с балдахином выбросили за ненадобностью. Кира сидела на подоконнике с блокнотом и делала зарисовки, когда крепкие парни вынесли из соседнего подъезда матрас, ножки и спинки. «Запчасти» свалили угловатой кучей прямо на том месте, где раньше парковалась владелица ложа. Там груда обломков пролежала дня три, потом усилиями соседей её переместили к мусорным контейнерам.

Поговаривали, папаша Никуши на следующий день буквально выставил Аскольда из квартиры. Тот только и успел, что вещи собрать.

За стеной царила непривычная тишина. Однако Кира хорошо спала только первые две ночи. А на третью ворочалась до двух часов, то проваливаясь в тонкий сон, то выныривая обратно. На поверхность выталкивала мысль, что, похоже, она всё-таки приложила руку к тому, что случилось с Доминикой. С другой стороны, не она же оборвала кабель.

В какой-то момент за стеной даже послышалось тихое хихиканье, как у бывшей соседки. И вот снова сквозь пелену сна Никуша с компанией заходились волнами надрывного хохота, затихающего в тумане.

Плавая между сном и явью, Кира не могла вспомнить, когда она сама так хохотала. Скорее всего, никогда. Она вообще старалась улыбаться, не открывая рот – кривоватые зубы даже дорогие брекеты не смогли исправить.

Как-то в одном модном журнале Кира прочитала, что надо обязательно улыбаться. В статье даже конкретные инструкции приводились – вот она и репетировала очаровательную улыбку перед зеркалом. Ещё училась рисовать стрелки и делать «зовущий» взгляд, как у моделей на картинках. А потом на дискотеках применяла полученные навыки на практике. Мальчишки, которым она строила глазки и загадочные улыбки, в ответ только прыскали смехом. Не сбежал только Вадик, с которым после «туалетной» истории ни одна девчонка не хотела танцевать.

Серёжки и кулон так и остались у Киры. Наверное, неправильно брать чужое. Только вот кулон не был чужим. И тени сомнения не возникало, что вещь нашла свою хозяйку.

Подвеска с большим зелёным камнем шла Кире больше, чем серёжки с жемчугом. Хотя смотрелась явно старомодно. Здесь скорее подойдёт платье с кринолином, кружевной зонтик, шляпка, ажурная шаль. Позапрошлый век.

А серьги вообще не в тему.

– Да прямо как в описании… идеально подходит…

Кира отвернулась от зеркала и прислушалась. Тётя Маша разговаривала с кем-то по телефону, закрывшись в ванной.

– Откуда я знаю, где она его взяла… когда девчонку из соседнего подъезда подпалило, она пошла посмотреть… откуда я знаю! Может, он там и был…

Кира, осторожно ступая, подошла к двери в ванную и прислушалась.

– Лера, я же тебе объясняю…

Лерой все называли мать Киры, и, судя по тону тёти Маши, на другом конце провода была именно она.

– Ещё спроси, где та девица его взяла… серьги… да я оставила их на её столе… ага, сейчас! Вот прямо сейчас пойду и заберу!… Как же!… Ну, подерзи тётке, подерзи…

Несмотря на закрытую дверь, мамин голос доносился довольно чётко. Обычно Пульхерия Панкратовна, которую все почему-то звали Лерой, повышала голос только на подчинённых. Кира ни разу не слышала, чтобы мама кричала на кого-то из родственников.

– Вот была бы жива Фомаида…

Фомаидой звали бабушку Киры, родную сестру тёти Маши, преставившуюся пару лет назад в Растяпинске.

– Что значит – «не смей рассказывать»? Ты с кем говоришь, соплячка?!

Кира даже замерла, задержав дыхание. Никто и никогда не позволял себе разговаривать с её мамой в подобном тоне. Но Пульхерия Панкратовна, кажется, воспринимала такое отношение тётки вполне нормально. Дальше говорила только мама, уже глуховато, и разговор через полминуты завершился. Кира успела отскочить от двери на кухню и отвернуться к окну.

– Ты чего это? – тётя Маша ещё не отошла от разговора с племянницей, и вопрос вышел резковатым.

– Я обед хочу готовить, – ляпнула Кира первое, что подвернулось.

– Ну-ну. – Тётя Маша хмыкнула и ушла в комнату.

Кира вздохнула – она вообще не умела готовить. Вершиной её кулинарного мастерства считалась не сгоревшая до углей яичница или бутерброд с колбасой (кусочек, правда, выходил тонюсеньким с одной стороны и толстенным с другой). Сейчас умений хватило лишь на то, чтобы разогреть вчерашний борщ и котлеты.

– Хорош обед, – усмехнулась тётя Маша.

Пока тётка то ли чихала, то ли хихикала за её спиной, Кира нарезала хлеб – криво и разной толщины.

– Тёть Маш. – После небольшой паузы Кира отважилась спросить: – Тёть Маш, а ты с мамой сегодня разговаривала?