Октав Мирбо - Сад мучений

Дальше мы видели детей, которые палками били крыс и наполняли ими корзины.

А вдоль палисадов, голодные и озлобленные, волоча царственно-великолепные свои одежды по кровавой грязи, павлины, толпы павлинов хватали клювами кровь, вытекавшую из сердца цветов, и с кровожадным кудахтаньем бросались на куски мяса, приставшие к листьям.

Отвратительный запах бойни, заглушавший и господствовавший здесь над всеми другими запахами, переворачивал у нас внутренности и вызывал почти рвоту.

Сама Клара, фея могил, ангел разложения и гнили, может быть, потому что нервы у нее ослабли, – Клара слегка побледнела. Пот сверкал у нее на висках.

Я видел, что у нее закрываются глаза и слабеют ноги.

– Мне холодно! – сказала она.

Ее ноздри, всегда раздувавшиеся, как паруса от морского ветра, сделались тоньше. Я думал, что она вот-вот лишится чувств.

– Клара! – умолял я. – Вы же видите, что это невозможно, и что есть такая степень ужаса, которую вы сами не можете преодолеть.

Я протянул ей обе руки. Но она оттолкнула их и, сопротивляясь недомоганию всею неукротимой энергией своих хрупких органов, сказала:

– Вы с ума сошли? Идем, мой милый, скорее, идем скорее!

Однако, она все-таки понюхала соли.

– Вот вы совсем бледный и идете, как пьяный, я не больна, я очень хорошо чувствую себя, и мне хочется петь.

И она начала петь:

Ее одежды – летние сады –

И…

Она слишком напрягла свои силы, голос у нее вдруг застрял в горле.

Я подумал, что представился удобный случай увести ее, тронуть ее, может-быть, напугать. Я крепко попробовал привлечь ее к себе.

– Клара! милая Клара! Не надо надрывать свои силы, не надо надрывать свою душу. Умоляю тебя, вернемся!

Но она воспротивилась:

– Нет, нет, оставь меня, ничего не говори, это ничего. Я счастлива!

И она быстро вырвалась из моих объятий.

– Видишь, на моих башмаках даже нет крови.

Потом сердито добавила:

– Господи, как надоедливы эти мухи! Почему здесь столько мух? И почему ты не заставишь замолчать этих ужасных павлинов?

Я попробовал прогнать их. Некоторые упрямо оставались около своей кровавой пищи; другие тяжело взлетали и, издавая резкие крики, уселись невдалеке от нас, наверху палисадников и на деревьях, откуда их хвосты спускались, словно материи, расшитые сверкающими драгоценностями.

– Грязные твари! – сказала Клара.

Благодаря солям, благодетельный запах которых она долго вдыхала, а в особенности, благодаря собственной непреклонной воле не слабеть, ее лицо снова покрылось розовой краской, ноги снова сделались гибкими. Тогда она запела окрепшим голосом:

После минуты безмолвия она снова начала петь более сильным голосом, покрывавшим жужжание насекомых:

И, пока она пела, пока ее голос звонко разносился посреди ужасов сада, очень высоко, очень далеко показалось облако. И на безграничном небе оно походило на совсем маленькую розовую барку, совсем маленькую барку с шелковыми парусами, увеличивающимися по мере того, как она, мягко скользя, подвигалась вперед.

Перестав петь, Клара, развеселившись, воскликнула:

– О! Облачко! Посмотри, как оно красиво, совершенно розовое на лазури! Ты его еще не знаешь? Ты его никогда не видел? Но это таинственное облачко, и, может быть, это даже и не облачко. Каждый день, в один и тот же час, оно появляется неизвестно откуда. И оно, всегда розовое, всегда одинаково. Оно скользит, скользит, скользит… Потом оно делается менее плотным, редким, рассеивается, пропадает на небе. Оно исчезло! И никто не знает, ни куда оно исчезло, ни откуда пришло! Здесь есть очень ученые астрономы, которые утверждают, что это – дух. Я же думаю, что это – странствующая душа, бедная, несчастная, как моя, блуждающая душа.

И прибавила, беседуя сама с собой:

– А вдруг это душа несчастной Анни?

В течение нескольких минут она созерцала неизвестное облачко, которое уже побледнело и понемногу растаяло.

– Смотри! Тает, тает… Кончено! Нет более облачка! Оно исчезло!

Она стояла, безмолвная и очарованная, устремив глаза на небо.

Пролетел легкий ветерок, от которого по деревьям пробежала мелкая дрожь; солнце сделалось мягче, нежнee; свет его к западу покраснел, к востоку затуманился серо-перламутровыми тонами, бесконечно разнообразными оттенками.

И тени киосков, больших деревьев, каменных Будд ложились на лужайках тоньше, неопределеннее и становились голубыми…

Мы были около колодца.

Высокие стволы сливовых деревьев с двойными цветами, прижавшимися друг к другу, заполняли его. Мы угадывали его по более сильной тени между листьями, между цветами, маленькими вздутыми цветами, белыми и совершенно круглыми.

Павлины следовали за нами на некотором расстоянии, нахальные и в то же время осторожные, вытягивая шеи и расстилая по красному песку великолепный шлейф своих усеянных глазами хвостов. Есть между ними и совершенно белые, бархатно-белые, грудь которых была усеяна кровавыми пятнышками, а кровожадная голова увеличивалась широким пучком в виде веера, в котором каждое тонкое и твердое перышко оканчивалось как бы трепещущей каплей розового кристалла.

Железные столы, высокие дыбы, зловещие орудия попадались все чаще. В тени огромного тамаринда мы заметили какое-то кресло в стиле рококо. Выточенные ручки были сделаны не то из пилы, не то из стального режущего клинка, спина и сидение представляли собрание железных острий. На одном из этих острий висел кусок мяса.

Легко, ловко Клара сняла его концом зонтика и бросила кровожадным павлинам, которые, хлопая крыльями, сбежались и начали спорить из-за него, сильно работая клювами.

В течение нескольких минут они представляли какую-то ослепительную путаницу, с таким переливом драгоценных камней, что, несмотря на все отвращение, я любовался чудесным зрелищем. Усевшись на соседних деревьях, лофофоры, священные фазаны, большие бойцовские малабские петухи в расцвеченных кирасах смотрели на драку павлинов, ожидая добычи. Вдруг на стене сливовых деревьев раскрылась широкая щель, арка света и цветов, и перед нами очутился колокол, – здесь, перед нами он, огромный и ужасный.