Октав Мирбо - Дневник горничной

Издание С. Скирмунта.

С.-Петербург. Типография «Север», Садовая, 60.

1907.

Предлагаемый нами русской публике «Дневник горничной» кажется нам как нельзя более своевременным изданием… В ряде сильно и метко очерченных набросков, автор, со свойственной ему неумолимой красочностью, рисует ужасающую картину современного положения домашней прислуги. Не говоря уже об общей анормальности этого социального явления, которое Мирбо считает одной из самых вопиющих язв современного общественного строя, покоящегося на классовом порабощении, автор особенно подчеркивает нагноения этой язвы в буржуазно — клерикальной Франции, разлагающейся в гниющей атмосфере своих омертвелых социальных форм. Русский читатель, незнакомый со всеми язвами стареющей нации, не должен смущаться ужасающей правдивостью рассказов «горничной»… На первый план выступает и на всем протяжении книги бьет в глаза ее социальное значение; по силе обличения роман этот может быть сравнен с знаменитым «J’accuse» друга Мирбо — покойного Золя, — а по описательной яркости едва ли найдется подобный ему среди европейских социальных романов.

Переводчик счел нужным выпустить одну сцену, излишнюю по своему чрезмерному реализму, от чего нисколько не побледнел общий тон этого жизненно-яркого произведения.

Книга, которую я выпускаю под заглавием «Дневник горничной», действительно написана Селестиной Р., по профессии горничной. Ко мне обратились с просьбой просмотреть эту рукопись, кое-что исправить в ней и добавить… Сначала я отказывался, думая, не без основания, что в своем неприбранном виде записки эти содержат много оригинального, своеобразного, колоритного, и что я только ошаблоню их, прибавив к ним «свое». Но Селестина Р. настаивала и, в конце-концов, я поддался ее просьбам, и уступил…

Сознаюсь, что я поступил неправильно. Исполнив ее просьбу, т.е. добавив и развив некоторые места в этой книге, я сильно опасаюсь, что испортил ее своеобразную прелесть, уменьшив обаяние меланхолии и заменив обыкновенной «литературой» трогательную жизненность этих страниц…

Пишу эти строки, заранее отвечая на возражения, которые сделают мне суровые, но достойные судьи…

Октав Мирбо.

14 сентября.

Сегодня, 14 сентября, в 3 часа пополудни, в тихий пасмурный, дождливый день я поступила на новое место. По счету это уже двенадцатое в течение двух лет. Понятно, я не говорю о местах, где я служила в продолжение предыдущих лет. Перечесть их все прямо таки невозможно. Ну, я могу похвастаться, что насмотрелась на подноготные и на физиономии, и на грязные душонки!.. И впереди еще предстоит — видеть их без конца… Судя по тому, с какой невероятной, головокружительной быстротой я перелетала с мест в бюро [1] Рекомендательные конторы. и обратно — от Булонского леса к Бастилии, от Обсерватории на Монмартр, из Терн к Гобелэнам [2] Названия местностей и кварталов Парижа. , не удерживаясь ни на одном из этих мест, можно подумать, что теперь уж очень стало трудно прислуживать господам… Но это совсем не так…

Дело устроилось чрез посредство объявлений в «Фигаро», без личного знакомства с барыней.

Мы обменялись письмами, — вот и все: рискованное средство, результатом которого являются нередко сюрпризы для обеих сторон. Письма барыни написаны недурно, — этого отнять нельзя. Но в них проглядывает характер мелочный и подозрительный… Такие люди постоянно требуют объяснений и толкований, всевозможных «почему» и «потому»… Не знаю, скупа ли она; во всяком случае, на почтовую бумагу она не разоряется… Покупает в Лувре… Я себя богатой не считаю, а и то у меня больше вкуса… Пишу обыкновенно на бумаге, пахнущей Испанской Кожей, — красивой бумаге, розовой или бледно голубой, которой я запаслась еще у своих прежних патронесс… Попадаются даже листки с графскими коронами…

Наконец, я в Нормандии, в Меениль-Руа. Имение барыни, находящееся неподалеку, называется Приёрё… Это почти все, что я знаю о месте, где буду отныне жить… Не без тревоги и не без сожаления я думаю, что поступила довольно безрассудно, рискнув замуровать себя в этот медвежий угол. То, что я уже успела заметить, несколько пугает меня и я задаю себе вопрос, что еще, ожидает меня впереди… Конечно, ничего хорошего, и как всегда, скука… Скука — это неизменное свойство нашего ремесла… На одну, которой повезет, т. е. которая выйдет за честного малого пли за старика, сколько приходится неудачниц, попадающих в водоворот нищеты и бедствий?.. Впрочем, мне не из чего было выбирать, а плохой выбор все же лучше, чем ничего. Это уже не первый раз, что я отправляюсь на место в провинцию… Четыре года тому назад, я тоже поступила, в отъезд… О! не надолго… и при обстоятельствах совершенно исключительных… Помню этот случай, точно это было вчера… Я хочу рассказать о нем, хотя подробности его неприличны, даже отвратительны… Впрочем, я вообще предупреждаю моих читателей, что, принимаясь за этот дневник, у меня было намерение не утаивать здесь ничего, касается ли это меня, или других. Наоборот, я решила вложить в эти записки всю свою искренность и, когда понадобится, вето жестокость, которая существует в жизни. Не моя вина, что люди, с которых срывают обнажающий их покров, издают такой одуряющий запах падали…

Вот, как было дело:

В один прекрасный день, в рекомендательной конторе, меня нанимает толстая экономка, в качестве горничной, к некоему г. Рабуру, в Турэн. Поговорив об условиях, мы решили, что я выеду в такой-то день и час, с такого-то вокзала; все это я выполнила по условленной программе.

Лишь только я отдала мой билет контролеру, встречаюсь у выхода с субъектом, вроде кучера, красномордым и неуклюжим, который меня спрашивает:

— Это вы, что ли, новая горничная г-на Рабура?

— Да, это я.

— Корзина у вас есть?

— Да, есть.

— Дайте вашу багажную квитанцию и ждите меня там…

Он направился к платформе. Носильщики бросились к нему. Называли его «господин Луи» дружеским, но сдержанным тоном. Луи разыскал мою корзину среди нагроможденного багажа, и велел отнести ее в английскую тележку, ожидавшую у шлагбаума.

— Ну… садитесь!

Я уселась возле него на скамеечке и поехали. Возница поглядывал на меня искоса; я тоже рассматривала его. Я тотчас смекнула, что имею дело с мужиком, неотесанным болваном, лакеем, который не знает никакой выправки, и никогда не служил в хороших домах. Это навело на меня тоску. Признаюсь, люблю, чтоб прислуга была хорошо одета… Меня приводит в восторг, когда на лакее панталоны из белой кожи, обтягивающие мускулистые ляжки… А у этого Луи никакого шика, — без перчаток, в мешковатом костюме из серо-синего драгета и плоской лакированной фуражке, с двойным золотым ободком! И при этом вид хмурый, свирепый, хотя, в конце концов, не злой. Знаю эти типы. Первые дни, с новенькими, они важничают, а потом наладится. Иногда даже лучше, чем хотелось бы…