Глеб Васильев - Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа

– И это правда? – я окончательно запутался.

– Конечно, нет, – Вика рассмеялась. – Ведь я произнесла это вслух, а любое сказанное слово – ложь.

– Меня зовут Степан Черепанов. Это тоже ложь?

– Да. Ведь я зову тебя голубчиком, голубчик. На счет чего еще соврешь?

– Ты совершенно удивительная, – я обнял Вику. Вдыхая аромат ее волос, я снова почувствовал себя счастливым.

– Люблю, когда ты так врешь. Совру, но скажу, что мечтаю, чтобы так ты врал только мне и никому больше.

– Скажи, а ты бы расстроилась, если бы я умер? – спросил я.

– Я бы тогда тоже умерла, – серьезно ответила Вика. – Пусть и не вся целиком, но самая моя любимая я – та, которую я придумала для тебя, и которую ты придумывал вместе со мной.

– Как ты думаешь, моя мама меня тоже выдумывает?

– Еще бы. Кроме этого она с тобой больше и сделать-то ничего не может.

– Тогда зачем она выдумывает, что я ее не люблю, что-то от нее скрываю? Почему ее выдуманный я сделан таким, чтобы ее огорчать?

– Мне кажется, что она выдумывает сразу несколько вариантов тебя. Один – военный музыкант, другой – переводчик, третий – успешный банкир, четвертый – смертельно больной, пятый – алкоголик или наркоман, шестой – непризнанный художник, седьмой – покойник, и так далее. Самые сильные всплески эмоций у нее вызывают негативные образы, поэтому о них твоя мама и говорит вслух.

– И как мне с этим быть? – спросил я.

– Ты не помогаешь ей выдумывать тебя, – Вика закурила. – Если бы помогал, возможно, ей было бы легче. А еще ты можешь выдумывать ее такой, какой бы она сама не огорчала тебя.

– Неужели все так просто?

– На словах – да. Кто ни соврет, тот не дорого возьмет. А на деле… Я мечтаю развыдумать того тебя, который меня ранит и заставляет плакать ночи напролет. Развыдумать тебя, у которого есть кто-то кроме меня. И ничего-то у меня не получается, голубчик.

– Мне кажется, что я уже ничего не понимаю, – признался я.

– Именно так все и происходит, когда забываешь придумать для себя следующий шаг, – Вика выпустила облачко табачного дыма. – Соберись, будь самим собой и продолжай врать – другого не дано.

– А если бы я умер, ты бы хотела, чтобы я позвонил и сообщил тебе об этом?

– Нет, потому что я не хочу, чтобы ты умирал. И да, потому что ты мне слишком редко звонишь.

17

Придя домой с прогулки, я застал папу сидящим на кухне с бутылью в руке.

– Телефон не занимай, я жду звонка, – проворчал папа и приложился к бутыли.

– Хочешь, я подожду вместе с тобой?

– Чего это? – папа подозрительно нахмурился.

– Э… выпьем вместе.

– Ну, давай выпьем, – папа налил бурой жидкости из бутыли в кружку и протянул ее мне. Мы молча выпили.

– Ты не слишком много пьешь? – спросил я.

– Нет, – папа брезгливо поморщился. – Я могу остановиться когда угодно. Потому что выпивка может закончиться в любой момент.

– А если не закончится?

– Тогда остановлюсь из-за того, что закончусь я сам.

– Ты этого хочешь – посмотреть, кто из вас закончится раньше? – спросил я.

– Хочу… – папа задумался. – Какое тебе дело до того, чего я хочу?

– Но это же просто – привет, как дела, погода сегодня очень даже ничего, хотя по радио обещали, наверняка, что-то другое.

– Как дела, говоришь, – папа глотнул из бутыли. – Плохи дела. У меня ничего не осталось.

– А что у тебя было? – спросил я.

– Ничего не осталось, – словно не слыша меня, повторил папа.

– А как же я, мама, твои картины, эта кухня с телефоном, звонка которого ты ждешь?

– У меня нет будущего, – прошептал папа. – Я смотрю вперед и не вижу ничего. Пока что я живой, но уже гораздо мертвее того же Босха.

– Папа, зачем ты придумываешь себя таким… мертвым? – к моему горлу подкатил комок. Сглотнув, я затараторил: – Давай придумаем тебя счастливым, твои картины будут выставляться на вернисажах и продаваться на аукционах за сумасшедшие деньги, у тебя не будет отбоя от заказов, книги с твоими иллюстрациями разойдутся миллионными тиражами. Если захочешь, твои фрески украсят Сикстинскую капеллу, ты разрисуешь Арбат, Таймс Сквер и весь Монмартр, ты первым напишешь портрет нового пророка задолго до его рождения. Это ведь так просто – быть счастливым, ну, давай же!

– Степа, – папа устало вздохнул. – Давай-ка еще выпьем. Да расскажи мне, как твои дела, а то ты все молчишь, как будто с тобой и не происходит ничего. А со мной тут такая история случилась. Пошел я в магазин, а на улице ко мне девушка подбегает. Глаза у нее прямо-таки горят от восхищения. Она меня с таким придыханием спрашивает: «Скажите, это действительно Вы?». «Да», – говорю. – «Я – это действительно я». Девушка совсем расцвела. Говорит: «Я так и знала, что это Вы!». Я ей даже автограф дал – так и написал на сигаретной пачке, которую она протянула, – «От Черепанова на добрую память. PS. Бросай курить, дурочка». Интересно, за кого она меня приняла. Наверное, с каким-нибудь актером спутала. У меня друг был, Марик Гриншпун. Так его всегда за актера Старыгина принимали, который в «Трех мушкетерах» Арамиса играл. Мы этим часто пользовались, чтобы во всякие элитные тусовки просачиваться и на закрытые кинопоказы пролезать. А однажды на Марика набросилась девушка с молотком и проломила ему голову. Потом выяснилось, что она ненавидела Старыгина. Уж и не знаю, чем он ей так не угодил. Я как-то раз со Старыгиным выпивал, так он вполне нормальный мужик. Я даже его портрет на салфетке нарисовал и ему подарил, а он обещал меня в театр на какой-то свой спектакль провести… Да только мы больше не встречались. Правда я однажды для этого театра декорации разрисовывал – халтура такая была… а теперь… ничего не… не… не осталось…

Папа закрыл глаза, уронил голову на грудь и захрапел. Его пальцы разжались, и пустая бутыль с глухим стуком упала на пол.

– Ничего, папа, я придумаю тебя счастливым, обязательно придумаю, – я погладил папу по седой косматой голове.

18

Забравшись под одеяло с головой, я позвонил Ире.

– Привет, как дела, сегодня была какая-то погода, и я был более-менее подходяще одет, – сказал я. – А еще я сегодня видел, как яростно возводят в квадрат, потом пил водку и пиво с Радиком, Коляном и Павликом, нас побили, затем я узнал, что все врут и выдумывают, а мой папа выдумывает себя очень несчастным. А ты меня каким выдумываешь?

– Побили? – сонно переспросила Ира. – Как это?

– Руками и ногами, по голове, туловищу и конечностям, но это пустяки. Расскажи, каким ты меня видишь?

– Сейчас я тебя не вижу, только слышу. И твой голос говорит, что тебя избили, Степа. Представлять это мне очень не хочется, но я уже представила, и, надеюсь, воображение меня обманывает.

– Конечно, обманывает! – подхватил я. – Оно только этим и занимается. Может быть, я только вообразил, что меня избили, потому что мне в какой-то момент захотелось приключений… Ты помнишь, как мы познакомились?