Пётр Африкантов - Странные истории

Всё в руках Божьих

(рассказ)

День ветреный. Погода промозглая. Мелкий колючий дождичек окропляет склоненные ветки черёмухи и жимолости, растущие прямо около кладбищенской ограды. Отдельные порывы ветра срывают мокрые листья и развешивают их, точно на просушку, по железным оградкам могилок и налепляют их на кресты и памятники, чтобы, подсушив, унести их неизвестно куда, а, в общем, всё это лирика, никуда и никто их отсюда не унесёт, а останутся они лежать здесь, между могильных холмиков, пока заботливая рука приезжих родственников усопших не соберёт их в кучи и не сожжёт, отмахиваясь от едкого дыма. Всё будет именно так, и никак иначе.

Только вот напасть. На небе с утра туч никаких не было, да и ничто не показывало на дождь, а тут, откуда что взялось. Я уже битый час хожу под дождём меж мокрых оград, отыскивая могилку моей крестницы. За какие-то 2-3 года, здесь так всё изменилось, что не узнать. Вроде бы где-то была здесь, рядом, а не нахожу. Посаженные при погребении деревца поднялись, начисто изменив ландшафт, да и насельников сего заведения стало гораздо больше. Городское кладбище уже перестаёт вмещать усопших. Впрочем, мне от этого не легче, прежние ориентиры стёрты, ориентироваться не по чему, и я стал бродить наобум, может быть и нападу, всё дальше и дальше расширяя круг поисков.

Дождь по- прежнему моросит. Он то переходит в редкий крап, то как бы утихомиривается, но через минуты две, три снова начинает шуметь по листьям молодых деревьев, навевая скучные однообразные мысли.

– Нет, не найти мне сегодня, – подумал я, видя как то ли туман, то ли серая осенняя хмарь опускается на землю вместе с дождём, покрывая рваной дерюгой кресты, дорожки, памятники и свежевырытые могильные ямы.

–А раз не найти,– продолжал я рассуждать,– то нечего здесь шляться и домачивать последние сухие нитки верхней одежды.

Забрёл я уже далековато. Надо было выбираться. Я вышел на попавшуюся узкую дорожку и заспешил, как мне казалось, к выходу. Дорожка всё более забирала вправо, а я, задумавшись о бренных днях нашей жизни, всё шагал и шагал, пока не понял, что обманулся и что надо менять направление движения.

Куда идти точно, я не знал, на кладбище было безлюдно и спросить было не у кого. Немного пройдя в обратном направлении, я вдруг заметил в стороне две фигуры, одну высокую, чёрную и другую поменьше, сероватую.

– Пойду спрошу, – решил я,– чего испытывать судьбу, наверное это могильщики,– и направился в их сторону. Когда же подошёл ближе, увидел, что это не кладбищенские рабочие, а посетители. Точнее, высоким был священник, а рядом с ним стояла среднего роста пожилая женщина в светло-коричневой кофте. Священник был пожилой в длинной, чёрной рясе. Небольшая, аккуратная, чёрная с проседью бородка клинышком лежала поверх рясы, и по ней то и дело скатывались и падали серебристые дождинки. По всей видимости, они тоже не рассчитывали на дождь и были одеты не по погоде.

Священник совершенно не обратил на меня никакого внимания. Как мне показалось, не обращал он внимания и на непогоду, продолжая негромко читать молитвенное правило, которое знал наизусть, изредка осеняя себя крестным знамением. Иногда он, неторопливо помахивая кадилом, обходил оградку, при этом в нос ударял густой запах ладана.

Лицо священника мне поначалу показалось совершенно не примечательным и даже скучным.

«Вот тоже, работёнка», – подумал я, без всякой задней мысли и переключил своё внимание на женщину. Она была уже в годах и, видимо, очень волновалась: взгляд её карих, проницательных глаз был неспокойный. На груди, плечах, и рукавах кофта от дождя потемнела, туфли тоже выглядели неважно. Когда дождь усиливался, она ещё больше волновалась и виновато смотрела то на батюшку, то теперь уже и на меня. В руках она держала маленькую горящую свечку и прикрывала её ладонями.

Я заметил, что у женщины, были очень тонкие черты лица.

«Наверное, она была в молодости очень привлекательной»,– подумал я. Женщина вела себя немного странно. По всей видимости, в ней шёл, какой- то сложный духовный процесс. Его выдавали: то искромётные, то угнетённые взгляды, то виноватая сутулость, то готовность стоять здесь хоть всю жизнь. В это время она заметно волновалась, в лице её чувствовалось сильное напряжение и скорбные морщинки резче проявлялись около губ.

Я встал рядом. Что- либо спрашивать было неловко, и я решил подождать. Уставшие ноги давали о себе знать и тащиться, абы куда, не хотелось. Намокшая одежда давила на плечи, а за ворот с фуражки скатывались неприятные, колючие капли.

«Наверное, служба продлится недолго»,– подумал я и стал наблюдать за происходящим. Немного постояв, я уже как-то обвыкся и стал более внимательно осматривать и женщину, и батюшку, и надгробие. Священник продолжал читать, помахивая кадилом, женщина, шевеля губами, продолжала спасать от ветра огонёк горящей свечи, что была у неё в руках.

Я решил ей помочь и пододвинулся, чтобы хотя бы с одной стороны загородить свечку от ветра. Моё шевеление с её стороны не осталось незамеченным и я поймал её благодарный взгляд. Я чувствовал неловкость. Картина службы была столь трогательна, что не хотелось своим присутствием, а тем более шевелением вносить в неё никаких изменений. Эта живая картина была исключительно цельн0й, одновременно и скорбной, и торжественной. Словно была написана небывалой силы по таланту и художественному восприятию мастером, и внести в неё, с моей стороны звук или движение – означало, всё испортить.

Чтобы, как-то скоротать время я стал вслушиваться в слова, произносимые батюшкой, но кроме слов «Слава тебе, Боже» я ничего не мог разобрать, да попросту и не знал, что и как читается, да и читал он, как я понял, не для моих ушей, иначе все слова произносились бы чётко и ясно. Молитвенное правило читалось, потому, что должно было читаться и в этом чувствовался высший смысл этого действа.

Ясно, что шло моление об усопшем, а усопшие у Бога все живы, как гласит христианская религия, но от остального я был далёк. И я стал думать о том, что вот я – человек с высшим образованием, не знаю того, что знает любая малограмотная старушка, а я стою пень пнём, даже не пытаясь вслушаться и понять то, что знали мои предки, больше размышляя на досуге о путях развития цивилизации, нежели о значении столь простых поведенческих действий моих предков, которые просто шли пешком в соседнее село в церковь.

Ведь не от нечего же делать они туда шли? Значит, это им требовалось, в этом они видели высший смысл своей жизни, а не в живности, которой был полон двор. Шли в дождь, в снег и в слякоть, чаще всего в лаптях, а сапоги одевали только перед входом в храм.