Екатерина Ландер - Небесная канцелярия

Вот и вся прелесть женской дружбы…

Компания неспеша удаляется дальше, вверх по улице, оставляя одинокую девушку на обочине их разговора и веселого шума, и подойти к ней сейчас, такой расстроенной и подавленной, с приставаниями познакомиться, кажется неудобным.

Я останавливаюсь на углу улицы, пытаясь вскользь ухватить взгляд незнакомки, но она не смотрит по сторонам – только себе под ноги, чиркая ботинком по тротуарным камням, и мне кажется, она расстроена чем-то еще.

Чем-то намного большим.

Перевожу дыхание, пытаясь привести его после пробежки в нормальный ритм, и наклоняюсь выкинуть снег из-за отворотов ботинок, прежде чем все-таки подойти к ней ближе. А когда наконец поднимаю голову, вижу, что она уже на улице не одна. В первые секунды мне кажется, что это опять какие-то ее знакомые, но я ошибаюсь.

Двое парней дворового вида и явно подвыпившие, оба в каких-то засаленных фуфайках, с бритыми головами, с перекашиваемыми ухмылками рожами. Один мнется кругами перед девушкой, загораживая собой проход, другой, с оскаленно-скользкой улыбочкой стоит полубоком, придерживая ее за локоть, и чего-то бормочет растянутым срывающимся голосом, пытаясь утянуть за собой в переулок.

Незнакомка испуганно улыбается, неловко пытаясь вырваться. Даже со своего места я вижу – представляю до рези в голове – как жалостливо и растерянно блестят ее, словно стеклянные, пронзительные влажные глаза, не понимая.

Зато я прекрасно все понимаю…

«Подруга» в окружении ухажеров уже успела скрыться из вида. Снова тихая, пустая, узкая улица. Как и все похожие в нашем городе, они выглядят оживленными, пока на них есть хоть несколько человек, но лишившись их становятся слишком пустым.

– Пусти! Отвали от меня! Отстань!

Я уже очертя голову лечу вперед, навстречу, когда отбивающуюся девушку силком затаскивают в темноту проулка.

Наша главная задача как Ловцов – защищать людей от любого возможного контакта со Снами, а их самих – от необдуманных поступков, порождаемых непониманием происходящего и страхом. Я не добавляю к своим обязанностям ничего лишнего, но сочту правильным, если попытаюсь еще и защитить людей друг от друга.

В темноте тесного переулка нет фонарей, и свет проникает сюда только с улицы и с неба, запорошенного белой рябью. В первые несколько секунд я вижу только смазанные серо-фиолетовые контуры, постепенно привыкая к темноте.

Двое пялятся на меня, вылетевшего из-за угла, точно на призрака возмездия, явившегося посреди темного переулка. Оторопевши – и как-то разом растеряв всю свою уверенность.

Один, с сероватой небритостью на пухлом заплывшем лице, наполовину загораживает боками просвет переулка. Я вижу за его спиной вторую тощую и ломаную фигуру, придавившую девушку всей массой к стене, пытаясь заставить ее не вырываться.

Девчушка странно замирает, глядя на меня испуганно и явно подозревая, что это подоспела подмога, но потом ее круглые, несчастно-прозрачные глаза расширяются от удивления. Она меня узнала? Пытается рвануться навстречу, но ее грубо хватают сзади за капюшон, сбивая шапку в снег и отталкивая назад, за свои спины.

– Слушай, пацанчик… Найди себе другую, эта киска на сегодня уже занята, – голос тощего, с влажными бегающими глазками, кажется заплетающимся и растягивает слова нараспев, точно какую-то пьяную песню, и мне как-то разом становится душно и противно от него, а еще я чувствую нестерпимую, но какую-то хладнокровную злость.

Приободрившись заплетающейся речью, дружок говорившего медленно отлипает со своего места навстречу, покачиваясь, но с гадкой усмешкой на распухшей красной физиономии. Не спеша приближается ко мне, все еще нагло ухмыляясь, только странно – и тоже медленно – заводит за спину раскрытую ладонь.

Я замечаю мелькнувший в его руке нож еще раньше, чем он успевает им замахнуться – нелепо, грузно, пытаясь взять скорее внезапностью и грубой силой, а не тактикой или ловкостью. Уклоняюсь назад и в сторону, проскальзывая под его руку и, перехватив за плечо, впечатываю боком в стену переулка.

Ненужное теперь оружие нападающего с неслышным лязгом падает под ноги, и я пинаю его мыском ботинка в ближайшую кучу снега. Все это – практически за пару секунд, но время будто расслоилось по ним и распалось по кадрам, и только какое-то время спустя я слышу пронзительный испуганный вскрик девушки. И смачный хлопок пощечины.

«Заткнись, идиотка!»

Проглоченный жалостливый всхлип, переходящий в тихий, скулящий от боли плач, нестерпимо давит виски.

Дальнейшее я помню обрывками: наверное, осознанный человек во мне исчез, уступив место каким-то хладнокровным механическим рефлексам, и я сам до конца не смог понять, что же произошло.

С людьми можно поступать по-хорошему до определенного момента, до какой-то грани, за пределами которой уже не существует ни чувств, ни эмоций – только заложенная предками древняя животная сущность. И, по-видимому, то, что сделал этот урод, стало для меня последней каплей.

Сверкающий росчерк, мелькнувший из-за спины, вспарывает пространство по дуге, молниеносно и наискось проходя вдоль плеча того, кто еще несколько секунд назад стоял рядом с девушкой, пытаясь удержать ее у стены. А он сам медленно, в раздробившемся на кусочки времени, начинает складываться пополам, хватая ртом воздух и второй рукой зажимая рану на плече, где сквозь ткань куртки блестит и сочится красным.

Второй пытается отлипнуть от дома, бешеными, расширенными от удивления и злобы глазами ища под ногами свой нож, и схватывает его же, не глубоко, но болезненно ощутимо пропоровший под углом высокое голенище ботинка.

Девушка, чье имя я все еще не знаю, не успевает даже рта раскрыть, когда я резко, не церемонясь, хватаю ее за руку, протаскивая с собой на другой конец переулка, оказавшегося сквозным. Она честно пытается бежать следом, но путается от волнения в ногах и практически висит на мне, крепко вцепившись в плечо.

Когда тесно сомкнувшиеся стены снова раздвигаются, я буквально чувствую наплыв свежего воздуха, будто там, в оставшемся позади проулке на самом деле было нечем дышать. Пожилой прохожий в утепленной меховой кепке с козырьком не в укор резво шарахается в сторону, громко поминая на всю улицу чью-то мать, когда мы вдвоем, не глядя по сторонам, вываливаемся наружу из почти незаметного с этой стороны просвета между домами.

Эта улица длинная и извилистая, и ее я не знаю и вряд ли видел раньше, зато почти сразу замечаю на другой стороне притаившуюся среди витрин магазинов и оконных ставень первого этажа высокую дубовую арку парадной двери, чуть приоткрытую наружу из-за отошедшей щеколды кодового замка. Резко крутанувшись на месте, торопливо тяну девушку за собой.