Екатерина Ландер - Небесная канцелярия

За их спинами виднелись в темноте очертания чего-то большого, безвольно распластавшегося на земле.

Я зажала себе рот руками, стараясь не закричать.

– Подхватывай давай, потащили! – произнес нетерпеливый, еще раньше, чем до меня окончательно дошел смысл происходящего. Произошедшего.

Она тяжело подхватили тело с земли, пытаясь поудобнее взвалить на плечи. Освещения было слишком мало, но в синеватом выцветающем сумраке я все равно с ужасом заметила темное круглое пятно, расползавшееся на груди того, кто еще полминуты назад растрепанной куклой лежал на дороге. И что-то металлическое, тошнотно-блестящее, торчащее из самого центра багровой лужи.

Снежинки падали сверху, мгновенно смешиваясь с кровью, заляпавшей разводами металлическую рукоять ножа. Придававшие ей еще больше влажного, холодного, мертвого блеска.

– Повезло, что никто не заметил его раньше, – с каким-то оскалом, удовлетворенно-устало произнес молодой человек. – Хотя, если бы и был кто-то, то, можно сказать, сейчас было бы уже некому…

– Иди уже давай, разговорился! Как будто в первый раз, честное слово!

Это фраза подействовала на меня, как щелчок, восстанавливающий время.

Почувствовав, что наконец отмерла, я опрометью кинулась прочь, к дороге, лишь бы оказаться подальше от этих страшных людей и страшного переулка. Домой, любыми окольными путями, к теплому свету ламп и мыслям о празднике, которые теперь уже точно не смогут быть прежними и радостными. С этой нереальной, искажающей их, жуткой картины красных снежинок, оседающих на холодную кожу.

Снег и холод в воздухе резали дыхание, забиваясь в легкие, и я почти ничего не слышала, кроме скачущего, разрывающегося под курткой боя сердца. Как и не услышала, выскочив без оглядки на пешеходный переход, влажного скрипа пробуксовывающих в снежной массе колес и протяжного резкого скрипа тормозов.

И почувствовала удар, видя словно со стороны, замедленно, как тело откидывает в сторону и на обочину, а перед темнеющими глазами встает белая хрустящая размокшая пелена.

Снег есть самое ужасное, что только можно придумать в мире…

Ночью мне снился взгляд. Незнакомый, но угаданный именно мною.

Открытый, светлый, но слишком острый, прошивающий насквозь, словно самая тонкая в мире игла. И оттого, наверное, постоянно немного неловкий и печальный.

Взгляд, проникающей чистотой в душу, потому что нельзя – невозможно ему, такому прозрачному, кристальному и хрупкому – деться куда-то еще, кроме нее, быть брошенным под ноги жестоких прохожих, отвергающих его как ненужный дар. Он был опасен: своей прямой, подставляющейся под лицо беззащитностью и надеждой, ловя которые, кажешься себе грязным и черствым.

Было в нем такое доверие и любовь к миру, что невозможно вместить их в простой человеческой душе, не хватит места, переполнится, заливаясь через край. Живой взгляд, так похожий на мертвый, с одной лишь только оговоркой: теперь я буду видеть его перед собой всегда. И не помогут никакие очки…

Двадцать девятое декабря стало днем все-городского праздничного апогея: только выйдя из дома на улицу, я уже сразу оказываюсь с ног до головы осыпанным разноцветными бумажными конфетти и перламутровыми лентами фольги из хлопушек. В центральном районе, на площади, было днем мероприятие – то ли шествие, то ли концерт (почему-то сразу вспомнилась установленная там несколько дней назад передвижная сцена), а то и все вместе, – растянувшееся на соседние улицы и еще дальше. Кажется, до бесконечности. Или просто те, кто все-таки не принимал участия в торжестве, успели за несколько часов перенять праздничный «вирус» от опьяненной ликованием толпы.

Именно на такую толпу-компанию я и натыкаюсь, практически с налету, только выйдя из-за ворот двора на еще более ожившую к вечеру улицу. Все в ярких разноцветных шарфах самых диких и пестрящих оттенков, с какими-то лохматыми помпонами в руках и рассыпающими искры палочками желтых бенгальских огней. Идут вдоль улицы, не замечая никого и ничего вокруг и оставляя за собой в воздухе звонкий смех и ошметки опадающей мишуры.

Только какая-то розовощекая полненькая девчушка в красной, мигающей встроенными огоньками шапке Санты, улыбаясь, вдруг вприпрыжку подскакивает ближе, вертлявая как заводная юла, и сует мне в руки елочную игрушку-подвеску – фигурку оленя папье-маше, обсыпанную серебряными блестками. Еще раньше, чем я догадываюсь что-либо сказать. А когда наконец соображаю, в чем дело, она оказывается уже на другой стороне улицы, присоединившись к своей цветастой шумной компании.

А я не успеваю ее даже поблагодарить.

У меня было плохое расположение духа с самого утра, если так вообще можно было выразиться. Если этим можно было емко и однозначно передать всю ту странную, тяжелую сумбурность, взвесью оседающую в душе. И гораздо больше всего прочего меня привлекала возможность поваляться сегодня без дела дома.

Но именно сегодня Гере, внезапно обеспокоившейся моим душевным состоянием в общем и тем фактом, что из дома я выбирался за последние дни только на дежурства, пришло в голову вытащить меня в кино – развеяться. Дело, в принципе, хорошее. Только для начала нужно еще встретить ее с работы

Мы с Гердой не пара, хотя знакомыми это всегда ставится под большое сомнение. Два года назад я был передан ей под присмотр и обучение, получив предварительно вводный инструктаж и основные напутствия. Потом обнаружились, помимо работы, еще и общие интересы и симпатии. А еще чуть позже в моей комнате появилась стопка ее вещей, плотно обосновавшаяся внутри телевизионной тумбочки. И пусть мы довольно часто ходим куда-то вместе, а иногда Гера даже остается у меня ночевать (если на улице слишком темно и поздно, а идти все-таки далеко), оккупируя раскладное кресло в кухне, все же парой нас назвать можно весьма натянуто и уж точно при хорошей фантазии.

Хотя мне, если честно, иногда этого хочется. И еще, бывает, кажется, что иногда этого хочется и ей…

Не знаю, что на меня действует больше – ожидание скорой встречи или мерцающе-таинственная атмосфера соединяющихся друг с другом, как перекладины, улиц, но вскоре настроение вопреки самым точным ожиданиям неожиданно начинает проясняться, и к торговому комплексу я подхожу уже с почти улыбкой на лице, загребая дорожные сугробы мысками ботинок.

Снег выпал ночью обильной густой пеленой, засыпав все окружающие улицы и мои наклонные мансардные окна, затемнив спальню под плотным покровом и завалив сам город практически «месячной нормой осадков», как передавали по новостям. И с самого утра под домами, среди проспектов, улиц, аллей и переулков, слышался незатихающий гул и шум снегоуборочных машин.