Екатерина Ландер - Небесная канцелярия

Пронзительно открытый взгляд царапает и бередит душу, но это малая форма того, на что он способен. Сквозь серо-синие квадраты линз я вижу смазанные затемненные контуры его глаз, а он не видит моих вовсе, но создается ощущение, что эти бездонные зрачки просматривают меня насквозь. Я вижу, как Сон покорно делает шаг навстречу, настороженно низко склонив голову.

Нас разделяет еще пара шагов не вытоптанного снега, когда я чувствую резкий рывок в сторону и странный захват, предшествующий молниеносному броску. Кажется, несмотря на внешнюю хлипкость, парень все-таки занимался какими-то единоборствами.

Окружающее смещается перед глазами, я падаю, ощутимо прикладываясь спиной к фасаду дома. Очки сбиваются набок и слетают в снег, снежная же крошка горячо колет лицо.

Я действую быстрее, чем успеваю подумать о потерянных очках, и сразу жалею об этом. Брошенный из-за спины метательный нож лишь пропарывает мальчишке рукав, не задевая его самого. Я не успеваю нормально прицелиться: глаза слезятся.

Его взгляд мгновенно приковывает к месту, так и не дав мне подняться. Этот взгляд прихватывает прочно, намертво – как железо к магниту, который будет тянуть, даже если ты отвернешься.

Если сможешь хотя бы это сделать.

Странные, пугающе пустые глаза, в которых отражается черной водой ночь, но совсем нет человеческих живых эмоций.

Я не ожидаю увидеть в них ничего, но вижу осмысленность. Странную, не свойственную Снам осознанность происходящего.

Большинство из них не помнит даже ближайшие часы до открытия Перехода и реагирует на мое появление, как среагировал бы любой человек на прицепившегося незнакомца. А этот:

– Я не хотел умирать, понимаешь? – доверительный полушепот и странный затаившийся огонь в бездонных пустых зрачках, в которые лучше не заглядывать добровольно. Отчаянная готовность сопротивляться до последнего. – Я не хотел умирать…

Курносый нос слезливо хмурится и морщится. Верхняя губа повторяет движения. Сон практически готов заплакать.

А я буквально чувствую, как он тянет из меня эмоции, пытаясь насытить ими то, что заполнить уже невозможно. Нервная тянущая судорога, как от больного зуба, медленно расползается внутри, скапливаясь клочковатыми обрывками в сердце. Если так будет продолжаться дальше, то он просто выпьет меня до дна, сделав таким же, как сам: безнадежным, беспомощным. Безжизненным.

Но слова, которые он продолжает повторять, как мантру, царапают изнутри, словно полчища разъяренных котов.

Я. Не. Хотел…

Огромных усилий стоит заставить тело двигаться. Еще больше – чтобы совершить второй, последний, бросок, приводящий к итогу. Сон бесчувственно валится на снег, как кукла, у которой подрезали нитки. Я почти таким же потрепанным кулем оседаю на тротуар.

Серый снег повсюду: жжется и влажно липнет. Он в капюшоне, в ботинках, забившийся за ворот куртки, холодит шею. Но больше донимает пронзительная печаль. Перед глазами сплошная серость, из мира выкачали краски, оставив буро-красную сепию.

Игнорирую распластавшееся между домов уже дважды неживое тело и, поднявшись, наконец бреду прочь, проклиная всеми доступными средствами и словами то, что мне приходится делать.

Достаю телефон, не с первого раза попадая рукой в карман. Нужно все-таки отчитаться. Однако вместо общего номера Отдела набираю другой, не менее знакомый, но более родной.

«Гер?»

«Я в штабе. Что-то срочное?»

На меня словно тянет откуда-то из потусторонней реальности запахом ароматного кофе, забытого в чашке на краю рабочего стола.

В трубке слышится звонкий перестук пальцев по клавиатуре, а в знакомом голосе – усталость, удовлетворение и полное отсутствие раздраженности. Человек, любящий свою работу. И так уютно все там, что не хочется отвлекать.

«Нет, ничего. Все в полном… порядке» – я слышу паузу и активный дробный перестук.

«Ну вот и хорошо. Удачи!»

Назад, в объятия родной берлоги, добираюсь, почти не ориентируясь в пространстве. Такси, на которое я раскошелился от всей переполненной усталостью души, незаметно скоро останавливается в знакомом полутемном дворе.

Квартира встречает застоялой затхлостью. Скучно-квадратная спальня с наклонными низкими окнами мансарды кажется мрачной, душной и совсем чужой. У меня нет мебели, кроме кровати и письменного стола, поэтому все углы завалены моим барахлом, расползающимся по периметру стенок.

Коридор – большой буквой «т», правое ответвление упирается в кухню, где тоже все скромно: светлый гарнитур, стол с угловым диванчиком, гудящий холодильник. Минимальный набор для жизни.

Но мне хватает.

Я переодеваюсь в комнате, стаскивая с себя прежнюю одежду. Солнцезащитные очки не треснули, вопреки ожиданиям, но все-таки пострадали при падении: по правому стеклу идет диагональю полукруглая светлая царапина. Ну и ладно. Пусть.

В ванной подтекает душ, тусклая лампочка, давно требовавшая замены, теперь раздражающе помигивает. Умываюсь холодной водой, пытаясь смыть вместе с ней напряжение в водосток. Специально все делаю медленно.

Во мне усталость сродни той, что в любую минуту готова вылиться неконтролируемой злостью на все и всех, а еще на то, что я делаю… сделал. Я знаю, как называется такая апатия – Опустошение, следствие выпитых эмоций.

В коридоре переливчато тренькает звонок. Я вздрагиваю от неожиданности, потом быстро пересекаю шагами коридор, почти догадываясь и надеясь на то, что это она. Герда вскакивает в квартиру суетливым вихрем, оббивая о порог комочки снега, налипшие на каблуки, в пушистой, орехового цвета шубке.

– Здравствуй! – вертится в темноте, подставляя холодную раскрасневшуюся щеку под поцелуй. Белую меховую шапку почему-то протягивает мне, уверенно шагая на кухню, все в тех же сапогах, зная, что разуваться у меня нет смысла. Я иду следом, постепенно приобретая заинтересованность.

Появление в квартире Герды выглядит, скорее, как мираж. Она деловито снует вокруг, рассыпая в воздухе звенящие осколки снежинок с черных волос, заглядывая в холодильник, ставя чайник. Скоро тесная кухня целиком наполняется теплым домашним гудением, уютом и свистом закипающего пара, а она по-прежнему остается морозно-холодной.

Зимнее имя ей к лицу, в то время как я совсем не похож на Кая. Ни внешне, ни внутренне.

Я смотрю, не сразу отмечая, что гляжу на Герду какими-то новыми глазами, замечая привычные черты и вещи будто в первый раз. И как в первый раз удивляюсь им.

Черные волосы жесткой копной, только кончики словно склеены в отдельные прядки, отчего Герда часто не может расчесать их до конца. Черные платья с рукавами-фонариками в любую погоду и высокие сапоги на гигантском тонком каблуке (как она в них только ходит?!). Ярко-алые тонкие губы, в которых сосредотачивается большая часть ее эмоций, по-кошачьи кокетливо щурящиеся глаза и голос с легкой картавинкой, которая, судя по закатанным глазам Герды при малейшем упоминании об этом, ее только портит, а меня… А меня заводит, если честно.