Александр Титов - Души

Следом шла новость про упыря. Того самого, что истлел под моим ботинком. Даже гордость пробрала. Жаль только хвастаться не перед кем. Разве что бездомный похвалит. Правда, судя по зычному храпу, плевал он и на упыря и на новый храм. И тем более на экономический кризис. Но больше всего ему был безразличен заповедник единорогов на востоке города, который получил очередной грант на чего-то там и ждёт посетителей. Вход платный, тысяча рублей, скидки для малолетних и льготников отсутствуют. Зато когда пошла следующая новость, сосед громко выругался, выплюнул что-то зеленое и повернулся на другой бок.

«В связи с несоответствием экологическим нормам до конца года будут закрыты сто тринадцать заводов»

Гласила новость. Тут и мне захотелось плюнуть чем-нибудь зелёным, да перевернутся на другой бок. Это значило только одно. Ещё несколько районов станут магнитом всякой сволочи. Как будто специально делали. Норматив притонов не выполнен? Надо закрыть завод. Борделей мало? Ещё на один завод меньше. Нужна малина? Ну тут уж какую-нибудь фабрику прикрыть можно. А предлог – забота об экологии. О будущем значит. О детишках переживают. А потом очередной упырь затащит этих самых детишек на такой закрытый завод. Вот это забота.

К слову об упырях. На смену блондинке с важным лицом, на экране появился Владислав Колов. Председатель общества вампиров. Важный человек, медийная личность. И с совершенно серьёзным, хоть и мертвенно бледным лицом, принялся рассказывать, как он осуждает этого упыря. Веркиолиса. Говорил, что он давно себя зарекомендовал, как личность неблагонадёжную, как они изо всех сил старались сдерживать его в рамках. В общем делали всё, что могли и в целом не причём. Оправдывался, всё равно что маленький мальчик. Только слова всё будто из отчёта. Сухие, безжизненные. Впрочем вампиры разве могут по другому? Не вёл с ними светских бесед. Может и могут.

– Калошино. – объявил голос.

Вот так всегда. Только войдёшь во вкус, забудешь про боль и усталость. А тебе сразу «Калошино» и всё. С вещами на выход.

На улице тем временем начало светать. В это время года всегда рассвет слишком рано. На часах глубокая ночь, а за окном утро. И тишина такая особая. Далекие гудки автомобилей, птички всякие просыпаются. Робко, ненавязчиво. И воздух ещё совсем чистый, свежий. Особенно теперь, когда почти всё производство в городе закрыли. Может действительно экология не такая уж бесполезная штука.

Дома царила сонное молчание. Когда я открыл дверь, никто не крикнул привет, не побежал разогревать ужин. Ну и пожалуйста. Сам погрею. Неужели, чтобы справиться с микроволновкой надо обладать особым мастерством? Всего пару кнопок. Я видел, дочка включала её именно так. Но какие? Тут кнопок миллион. Кто знает, чем грозит неверное нажатие. Ну его лучше. Не хотел я рисковать. Решил спать голодным. Только из последних сил принял душ.

По пути заглянул в комнату дочки. Она спала. Зарылась в пышные одеяло, как в сахарную вату и тихонько посапывала. Моя маленькая. Конечно сама она считала себя совсем взрослой. Шестнадцать лет, видите ли, уже серьёзный возраст. Но она всегда останется маленькой папиной дочкой. Такой вот, как сейчас. Беззаботной и наивной. И так же точно я знал, что там, под одеялом, её хрупкие ручки обнимают старого мишку по имени Михал Потапыч.

Я прикрыл дверь. Прошёл через гостиную. Мимо любимого кресла. В утренних сумерках показалось, что оно огорчённо вздохнуло. В другой раз, дружище. Я слишком устал. Успеем мы с тобой еще за Алекса попереживать. Ему во вражьем тылу без нашей поддержки никак.

Наконец она. Моя ненаглядная кровать. Заснул едва приложился к подушке. Даже боль в рёбрах не помешала.

Проснулся ближе к ужину. Солнце яркими лучами прорывалось между занавесками. Лучи отражались от зеркала, полированной мебели. Крошечными фотонами прокладывали кривые дорожки. Как в том фильме с загадкой в гробнице. Комната нагрелась и напоминала баню. Горячий влажный воздух мешал дышать. Мокрая от пота простыня прилипала к телу. Скорее спасаться. Слишком мерзкое ощущение. И голова гудела. Обещала вот-вот треснуть пополам.

Катя стояла возле двери. Смотрела на меня с немым осуждением. Как обычно.

– И тебе доброе утро. – пробубнил я. – Может ты скажешь, что я опять бросил пистолет с вещами посреди кухни? Ну и что? Аня девочка умная. К нему не прикоснётся. Или тебе не нравится, что вернулся под утро? Об этом мы говорили. Лицензия не может ждать. Зато теперь двое суток выходные. Разве плохо? – я достал из шкафа потрёпанный спортивный костюм. Он со временем идеально принял формы моего тела и не сковывал даже самого широкого движения. За это я прощал ему и растянутые коленки и потёртости, и давно полинявший узор турецкого огурца. – А вообще ты могла бы меня и пожалеть. Моя ласточка скончалась. Да-да. Представляешь? Этот «ржавый таз с гайками, которому место на свалке», как ты его называла, теперь больше никогда не заведётся. Смеёшься? Ну конечно. Тебе смешно. А я, может быть, кусочек своей души потерял. Да что ты понимаешь. – я собрал всё мокрое бельё в комок, сунул подмышку костюм, и пошёл в ванну. – Ладно, не обижайся. Ты занимаешь там гораздо больше места.

Дверь я закрыл плотно. Чтобы жар не прокрался в квартиру. С кухни шёл аппетитный, теплый запах. Дочка варила суп. Она любила готовку. Особенно любила на праздники сочинить меню, занять всё конфорки и крутиться в чаду. Перемешивая, добавляя приправ. Получалось не всё, но она старалась. Помню, как лет восемь назад осваивала яичницу. Не просто какую-нибудь. Настоящую глазунью. Так и говорила: «Это тебе не гадость пережаренная. Это настоящая глазунья.» Она тогда перевела десятка три яиц, чтобы понять как правильно. И желток должен остаться жёлтым, нежным, и белок схватиться, но не задервенеть, и поджарка снизу только цветом, но никак не коркой. Но самое главное – она долго не могла понять, почему появляются белые пятнышки. И вот, когда я потерял надежду съесть хоть какую-нибудь яичницу, она внесла на подносе свой первый кулинарный шедевр. Её улыбка ещё никогда не излучала столько счастья. Худенькие маленькие ручки едва удерживали поднос и всё, что на нём стояло. Но она гордо прошла по комнате, поставила на стол две тарелки и два стакана апельсинового сока. Позвала маму, пригласила меня. Родители любят хвалить детей за всякие мелочи. Иногда совершенно зря и незаслуженно, из снисхождения. Но та яичница… я до сих пор помню, как она была вкусна.

– Пап, ты чего не поел когда пришёл? – строго спросила Аня. Она услышала, как я пробираюсь к ванной. – Я же оставила в холодильнике две тарелки. Всё, как ты любишь. Картошка, ребрышки, аджика.

– Я… микроволновка сломалась наверное. Надо будет в починку отнести.