Василий Попов - Мой цифровой гений. Дьявол

– А первое? – Она улыбнулась, пурпуром окрасив свои щеки.

– Любовь… – Василий соврал внезапно даже для самого себя. – Невинно пылкая и первая любовь…

– Как ты узнал? – Она еще больше покраснела и, взяв со стола меню, во рту смочила палец – страницы, «сканируя», листает. В глаза взглянула испытаньем. Вдруг руку протянула через стол. – Люба… – и развеяла собеседника непонимание: – Любовь меня зовут.

Василий тут же пожалел о лжи своей и вздохнул, полуобреченно глядя на снова смоченный ею палец в нежном проеме губ и последующий им же переворот страниц меню. И ощутил, как промокает ее слюной смоченная кожа его ладони в рукопожатии секундой назад произведенного тактильного знакомства.

– Василий… – запоздало представился и он.

– О-о-о! – Она оторвалась от знакомства с меню, вернувшись к продолжению реального друг другу представления. – Как деда моего. Видишь, сколько общего уже между нами… явный знак. Или ты не веришь в знаки?

– Вера… – Василию кольнуло в сердце упоминание имени любимой, он выпалил: – Понятие абстрактное и субъективное, для каждого индивидуума своя!

– Готов поспорить? – Она оценила взглядом проходящего мимо их стола «крикливо» одетого полупьяного мужчину.

– Нет. Просто обсудить…

– Об этом позже. Пока заказ обсудим. – В ее глазах доброта и синева разлиты безбрежно то ли небом, то ли океаном с ветром штормовым и свежим.

– Я буду то же, что и ты. Прости за неоригинальность…

– Ну, хорошо. – Она захлопнула меню, трепетом бумаги больно Василия задев фигурально. – Взаимность и взаимопонимание сближают. Не находишь?

– Навряд ли… Я смогу тебя понять, съев и испив то же, что и ты. Лишь после полемизируя о вкусах, об их оттенках и ощущениях, придаваемых теми или иными продуктами, что есть в составе блюд. Может быть, только тогда…

Она улыбнулась, глядя Василию в глазах поверх очков и так словно понимая. Его самого и весь этот полусвязный и неуместный бред.

– Ну, так это лишь в теории… – И она, достав из сумки, положила на стол профессиональный с огромным объективом Nikon – Василий таких еще не видел. – Что-то можешь мне сказать о нем?

– Ты фотожурналист? – Он сглотнул слюну, глядя на камеру завороженно.

– Речь сейчас не обо мне. – Она еще раз, на секунду «вспыхнув», покраснела. – А я нет… простой фотограф. – Любовь озвучила заказ официанту. Продолжила «интервью»: – Хотя… – Она загадочно взглянула на Василия. – Может, и не простой… востребована местным глянцем за неординарный ракурс. Выставлялась я не раз на экспозициях, но это как-то не моё… Я как свободный от всего художник с нотой консерватизма в своей мазне, я гот в радужной тошнотворной мишуре… Однажды даже отказалась от премии и звания «Мастер коллажа», так кто же я, Василий? А?!

– Любовь Немцова. Фотограф, «Королева черно-белых снимков». – Василий вспомнил всю ее, читая запись в памяти своей как по бумаге. – Классика негатива – вот, кажется, твоё. На центральном проспекте рядом с салоном для новобрачных на углу есть ателье под названием «Черно-белое кино»…

Любовь сняла очки, их дужку прикусив, с интересом взглянула на собеседника.

– А ты, Василий, можешь удивить…

Вспыхнуло и зашипело громко на открытой кухне приготовление блюда под восхищение и восклицания публики. Василий отвлекся, с ненавистью на повара взглянув. Но пожарная машина, промчавшись мимо окна, провывшая сиреной, чувство страха Василия спасительно умиротворила.

– Где то несчастье… – Любовь быстро отпила кофе из дымящейся чашки. – Пожар.

– Да, пожар! – Василий эхом повторил с заложенною в голосе тоской. – Пожарные – герои, укротители огня, уничтожают его, локализируя очаг, не давая распространяться смертельному бедствию. Завидую я им, признаться…

Любовь вкусила мякоть воздушного эклера, глядя в глаза сидящего напротив.

– Так почему ты еще здесь? – Василий поднял подбородок, словно им собеседницу из-за стола приподымая. – Пожарники – вот герои, достойные восхищения и освещения работы их в полном объеме, достойны и творца внимания; и неважно, в каком это будет цвете фотографий. Спеши туда, судя по не затихшим отзвукам сирены, это всё где-то здесь, неподалеку!

Любовь задумчиво и медленно встает. Хватает за ремень фотоаппарат. Эклер медленно жует. Пишет на салфетке цифры, протыкая нервно микрон бумаги слоя стержнем ручки, раня болезненно Василия действием этим.

– Не вздумай мне не позвонить! Я тебя тогда сама найду. Я ведь такая…

Убегает. Сквозняком распахнутой двери чувств потоки Василия разнополярных остужая.

Он только взглядом скользнул по черным клубам дыма, уходящим в голубое небо. По толпе зевак и ротозеев за полквартала от него. Пикет спасательных машин. Инсталляция бедствия в зауженной его взглядом панораме. Чрезвычайности флешмоб…

Бедствие же самого Василия заключалось в глобальном отказе современного мира от бумаги. Начиная от озвученных Любовью носителей до простых мелочей, без которых ранее тот же самый мир не мог существовать. Прогресс выталкивал из жизни людей, оставляя минимум по необходимости: открытки, конверты, книги, газеты и журналы, убирая из оборота денежные купюры, все чаще и чаще прибегая к банковским картам и безналичным платежам. Что уж говорить о переходе всех баз данных, картотек и архивов в недра компьютерных систем с, казалось бы, вечной и ранее всегда востребованной бумаги.

Он снова вошел в «Пассаж» и, не заметив сам, свернул в картинный «вернисаж». Постмодернизм, сюрреализм, кубизм и графика… Василий шел, не замечая мировых шедевров и громких имен их написавших мастеров, обративший для себя это всё в пустое.

Кроме одного его. Леонардо де Винчи. Портрет Джоконды. Мона Лиза. Он снова сел напротив. Ее улыбка. Взгляд…

Василий сам не знал, почему именно здесь он сидит часами и смотрит на полотно Джоконды. Он все время искал Веру. Его Веру. Вертлявую, черноглазую, короткостриженую бестию. Из-за которой он продал самое дорогое для него и общепризнанное для любого – часть человека и его существования. Но Джоконда ни взглядом, ни улыбкой и даже ни одной линией лица не была похожа на Веру.

Он стойко выдерживал хамство работников силовых структур, возвращавших ему заявление о пропаже человека. О пропаже только ему знакомого человека. Ему, не способному дать точные данные Веры, как, впрочем, и объяснить степень его родства с человеком, известным опять же только ему. Василию в лицо кидали его очередные заявления, выталкивали за двери и сдавали врачам психиатрических заведений… Он стойко выдерживал тяготы и лишения и снова «реабилитированно» приходил в музей живописи.

Его здесь знали почти как своего работника. Здоровались и справлялись о делах, семье и здоровье.