Максим Шешкаускас - Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Но человек слаб и одинок, Павлу нет-нет, да мечталось хотя бы о духовной связи, а в моменты чрезмерной слабости он добывал записи детской порнографии, и презирая себя, онанировал, представляя, как бы все могло обернуться, будь он древний грек.

Так он до поры до времени и жил. С отличием закончил университет, устроился учителем литературы в мою школу, основал туристический клуб “Сократ”. Да-да, делал он все это тайно даже для себя надеясь, что жизнь уготовит ему приятный сюрприз в виде симпатичного мальчика. Тут я, со своим неправильно истолкованным обожанием и повстречался на его пути. Умный и сильный еще безбородый мальчик, который тянется к нему не так, как остальные. Кто же мог знать, что встреча со мной для него обернется не любовью, а смертью. Впрочем, кому, как не тебе понимать, насколько рука об руку идут эти две ипостаси, правда? Ах да, я же еще не раскрыл, почему ты здесь…

Возвращаясь к Павлу… и ко мне. Напоминаю, во Внутренней Риге, в отчаяние лежит, свернувшись калачиком, мой мертвый учитель, а я только что прочитал все его прижизненные мысли. В том числе я увидел, как он мастурбирует, представляя на месте своей руки мой… об этом даже не хочется говорить. А мне на этот момент четырнадцать лет – половое созревание только-только пройдено, и я очень ревностно отношусь к своей сексуальности. Вынырнув из ментальной компостной ямы сознания Павла, я впадаю в бешенство. Я вспоминаю и его лицо подле моего там, в реке, в последние секунды. Ненависть к этому человеку за мнимое предательство переполняет меня и во внутреннем мире обретает физическую форму – у каждого есть образующий личность внутренний стержень, у Павла он состоит из порочной любви к детям, и я захотел его вырвать, вытолкать, уничтожить.

Забитый в истерике мужчина вдруг зарычал звериным рыком, забился в конвульсиях, выгнулся, стиснул зубы, начал хватать воздух руками.

Я был ослеплен гневом, а Андрюша с ужасом наблюдал, как из копчика Павла возникает металлический стержень, как Павел неестественно выгибается и второй конец стержня, раздробив кости и плоть, проходит насквозь тело и выходит из глотки. Как Павел зависает в воздухе, и как потом стержень вонзается в землю. Павел стонет, нанизанный на трубу, он не угасает, ведь уже давно мертв, он испытывает непереносимую боль, но сознание без материи может выдержать все. Павел оказывается в настоящем аду, а я его палач, черт и Дьявол.

Андрюша рыдает, просит это остановить, я вижу, что наделал, но и не думаю ситуацию исправлять. “Посмотри, кем был твой кумир! Загляни в его мысли, ну, ты видишь?!” – и мне удается передать свое видение прямиком в голову брату, на этом теперь зиждется принцип Храма Утех, ты все вскоре узнаешь… Но тогда, увидев жизнь Павла, глаза Андрюши, как у меня, не загорелись гневом, он хлопал ресницами рассеянно и апатично. Брат выглядел смертельно уставшим, чем вызвал вторую волну гнева у меня: “Ну же, накажи его! Порежь, ударь! Сделай с ним все, что захочешь! Давай!” Я вкладываю нож в руку Андрюше и подталкиваю к посаженному на кол. “Давай, я сказал! – гнев застилает разум, – или, может, хочешь оказаться с ним рядом? Может, ты и сам такой же, а, братик?”

Я-то тогда еще был ребенком, стремительно взрослеющим, но все же. Так что говорить об Андрюше? А в детях есть некий потаенный дьявольский механизм, запустив который, освобождается что-то демоническое, не знающее границ, ненасыщаемое. Этот механизм запускается, когда ребенок впервые переходит через табу, так было с Павлом, так стало и с Андрюшей.

Андрюша нанес первый удар. Павел застонал еще больше, осознавая свою участь. И нас стало не остановить. Это была пытка. Пытка, длящаяся неделями. Андрюша впервые за долгие годы обрел новую игрушку и увлекся ей основательно. Он в мое отсутствие больше не смотрел в телевизор, он был занят изучением чужого человеческого тела – его интересовало, как еще можно заставить это тело страдать. Запущенный дьяволом механизм лишил его сострадания, пустил по крови психопатическое зелье, превращающее в садиста…

“Толику… Дайте мне хоть толику свободы” – в бреду молило обезумевшее от боли существо, которое когда-то было Павлом. И мы, хохоча, за эту “толику свободы” прозвали его Толиком, вслед за именем стирая последние остатки жалости. Мы уже и забыли, с чего начались пытки, мы просто утоляли свое детское любопытство, нас занимало, что же еще можно сделать с человеческим телом. Толик должен был страдать не за свои прижизненные грехи, а за то, что запертому в моем сознание мальчику очень одиноко…

Но, пока существует реальный мир, существует и несущее перемены время. И в один момент ужаснулся уже я. Я вдруг понял, что пока вокруг в реальности протекает обычная жизнь с ее невзгодами и радостями, внутри меня существует круглосуточная пыточная. И если ситуацию не изменить, в конце концов, это сведет меня с ума, ведь по Сократу зло против природы человека, а существует только от его недальновидности.

Я пришел к Толику, когда Андрюша, наигравшись, сладко и крепко спал. Думаю, что нового человека с непривычки бы вывернуло от вида развороченного, но живого мяса.

– Скажи мне, чего бы ты хотел?

– Толику, – как обычно рыдает, – Толику свободы.

И, будучи еще молодым, но уже начинающим что-то понимать Богом, я внял его мольбе. Я попробовал представить место за гранью моего сознания, как когда-то давно я представил место с Андрюшей внутри меня, я попробовал выйти за рамки себя и сделать это. И при первых проблесках чего-то там, я забросил туда Толика. Это походило на взрыв – взрыв в моей голове, Толик почувствовался слишком близко, даже ближе, чем тогда в реке, он будто бы завладевал мной. Овладевал сознанием. Я испугался и оборвал процесс, но пытаемого уже рядом не было, и я больше не чувствовал его во Внутренней Риге.

А потом проснулся Андрюша и устроил настоящий бунт.

– Где Толик, – звал он меня, – где мой Толик?

– А его больше нет.

– Как это нет? Где он? – Не мог поверить мой братик.

И я рассказал, что это стало непереносимым, что мы свернули не туда, что, в первую очередь, это на благо самого Андрюши. Я объявил, что решил смилостивиться и отпустил то, что когда-то именовалось Павлом.

– Как это отпустил? – не унимался Андрюша, – а как же я? Ты понимаешь, что ты отобрал его у меня? Ты лишил меня его? Ты забрал у меня моего единственного друга?

– Друга? Ты уверен, что именно так поступают с друзьями? – перед Андрюшей возник и рассыпался образ измученного Толика. – Скорее я отобрал у тебя игрушку. Отобрал, потому что понял, что она может тебе навредить. А ты сейчас походишь на капризного ребенка!

– На ребенка? А кто я, если не ребенок? Ребенок и есть! Навсегда запертый у тебя в голове вечный ребенок! Ты хоть понимаешь, что я не могу повзрослеть? Ты это понимаешь? А ты отобрал у меня единственное, на что я мог повлиять, единственного, кто понимал мое положение полностью, единственного, кому было еще хуже. Я тебя ненавижу!