Александра Васильева - Глазами маски

Странно, ему не было страшно от вылившихся, давно таившихся по углам души слов. Легкое безразличие выразилось в глазах, стоило ему высказаться до конца.

– Необычно, – произнес Хэпи глухо, и ему показалось, что он сейчас умрет от стыда за сказанное.

Но Азраил совершенно спокойно ответил:

– Согласен.

Прошла еще минута, и тут раздался голос Руфуса, тихий, едва слышный:

– Я ведь мог распознать раньше… Отчего же не распознал? Его никто не понял. Хэпи никак не ожидал, что Руфусу, по красноречию равному любому в их театре, тоже, нечего сказать. Оставался Квентин, который по-прежнему молчал, мужественно давя слезы. Наконец он произнес:

– Азраил…

Хэпи ждал продолжения, но Квентин не собирался продолжать: история Азраила повергла его в ужас. Однако Азраил его понял.

– Да, Квентин. Да. – Он устало вздохнул. – Действительно, тут не о чем говорить.

* * *

Найт летел по ночным улицам, со свистом заглатывая воздух. Он ни о чем не думал, ничего не боялся. Никогда не слышавший собственного сердца, Найт вряд ли мог зафиксировать его скачок и тем самым определить момент своей смерти, потому Найту иногда казалось, что он уже мертв, и, уже мертвый, он продолжает лететь вперед. Его неулыбающиеся губы были плотно сжаты. Дороги, улицы, овраги, и опять – дороги, бордюры, запрещенные полосы. Найт любил ночь за отсутствие людей, за ее слепоту. Волосы его трепал ледяной ветер, и оттого они казались словно вставшими на дыбы.

Куда бы Найт ни ехал, куда бы ни стремился, одно чувство неотвязно преследовало его, гналось за ним, поджидало на каждом углу. Это было ощущение плоскости мира. Найт никак не мог ощутить его глубины. Глубина представлялась ему неизведанной мерой. Единственное, что он воспринимал, – сплошную протяженность, и ее хотелось разорвать, проникнув куда-то дальше, за пределы, которые были повсюду.

Одни пределы, границы, грани, хитро перетекающие в другие. С детства Найту было присуще странное виденье мира. С детства ему чудилось, что он именно тот, кто может разорвать, сломать и проникнуть, открыть что-то новое и забрать себе, безраздельно им овладев. Но он только мчался по все той же плоскости и не мог ничего изменить.

* * *

Не произнеся ни слова, Руфус закрыл дверь за Квентином и Хэпи, вернулся в комнату и сел в кресло напротив Азраила.

– Что же это с тобой сделали? – Вопрос звучал риторически. Руфус вздохнул. – Видишь ли, в игре все перемещения фигур мотивированы любовью. Считается, что чем та безнадежнее, тем крепче связь между хранителем и… – он не договорил. —Этот браслет тебе ведь подарила Заретта? – Руфус указал на бронзовую змею, сжимающую запястье Азраила.

Азраил кивнул.

– Ну конечно. Все сходится. Лук амура. Его стрелы пронзают сердца насквозь. Раньше этот лук принадлежал мне… – Он снова осекся, над чем-то задумавшись. – Мы ведь познакомились с тобой в тот же день, когда ты встретил Заретту?

Азраил опять кивнул.

– Игра – забавная штука, – протянул Руфус. – Кто бы мог подумать, что это ты.

Азраил был в той степени опьянения и усталости, когда можно считать весь мир большой игрой, владеть луками амуров, а главное, ни в чем не сомневаться, воспринимая все происходящее как данность.

– А кто я? – он схватил со стола бокал, на дне которого заплескалась синяя влага. Руфус отобрал у него бокал:

– Этого так много нельзя!

– Да ладно тебе, – обиделся Азраил.

– Что? Больно? – вдруг с возмутительно трезвой для выпитого количества интонацией спросил Руфус. – Так больно?

– Ха… А ты сам как думаешь, поди-ка влюбись в сестру…

– У меня нет сестер, только брат, – мрачно, все с той же трезвостью в голосе, отвечал Руфус.

Азраил поднял фарфоровые брови в знак удивления:

– Брат? Я не знал.

– Значит, я вычислил тебя, – продолжал потусторонне размышлять Руфус. – Интересно, кто еще знает о тебе?

Азраил равнодушно пожал плечами.

– Неужели я нашел тебя первым? До конца еще так долго, боюсь, ты можешь не выдержать.

– В жизни – кругом одно зло, – вдруг проговорил Азраил с тяжелым грудным вздохом.

– Ты веришь в зло?

– Странный вопрос. Есть зло, есть добро, они просто есть, чего в них верить?

– И все? Больше ничего нет?

– Руфус, я так устал, что вряд ли потяну высшие материи.

– Ты верно сказал, есть зло, есть добро, но есть еще грань между злом и добром, серебряная грань справедливости, без которой ты не был бы способен отличать одно от другого.

– Серебряная, говоришь… – произнес Азраил, погружаясь в сон. – Такие разве бывают?

– Бывают… – прошептал Руфус, смотря на Азраила, тот мирно спал. – Ладно, спи.

Руфус выключил свет и вышел из комнаты. В ней остался витать едва уловимый свет не то ночи, не то преломленных высотой фонарей, луны и чужих окон.

Азраил заулыбался во сне. Необъяснимая легкость растекалась в душе, чувство, от которого Азраил давно отвык. Он сейчас был пьян не столько вином, сколько именно этим долгожданным чувством, имя которому – смирение.

Заретта проснулась. В окна шептало ночной свежестью. Она огляделась. Свет от ночника загадочно сконцентрировался в одной точке, освещая письменный стол, на котором лежала книга. Заретта встала и, подойдя ближе, протянула к ней руки. Она не могла отвести глаз от обложки. На ней была изображена полуоткрытая дверь с тремя семерками. Над цифрами, словно выжженное по дереву, едва угадывалось слово «Амур». Перемешиваясь с полумраком, в комнату проник молочный свет. Часы простучали глубокую ночь. У Заретты не было стучащих часов, но в этот момент она отчетливо услышала их стук. Заретта задернула шторы, но свет не исчез, он, подобно молоку, пролился в комнату и не мог теперь исчезнуть, впитавшись в ее пространство. Заретта опять перевела взгляд на книгу. В полуоткрытой двери был виден пейзаж: горы, песчаный берег, окантованное цепью гор ярко-синее море, отражавшее такое же ярко-синее небо. Выполненная в серо-серебряных тонах эта обложка не могла передать истинных красок, однако Заретта видела их, три золотые семерки переливались на солнце. Ей даже показалось, что из полуотворенной двери повеяло легким морским бризом. Заретту охватило безумное желание, она отбросила сомнения, которые мучили ее целый день, и вместо того, чтобы открыть, как обыкновенно открывают книги, осторожно потянула за ручку двери на обложке – порога не оказалось. Свежий ветер с моря, теплый песок, разбросанные тут и там мелкие камешки, ракушки. «Только вы можете прочесть ее правильно, Заретта…» – вспомнились ей слова Эля.

Молочный свет, растекавшийся по комнате, постепенно смешивался с предрассветным заревом.