Александра Васильева - Глазами маски

– Устарел ты со своими принципами, друг мой. Мечтаешь все… – вздохнул Мони.

– Пусть так, – согласился Прокл.

– Но так – плохо, так никто не живет.

– Ты живешь.

– Я? Нет!

– Ты лишь притворяешься, что нет. По сути, ты тоже…

– Ложь! – В ярко-синих глазах Мони прыгало раздражение. – Это я-то устарел?

– Ладно, лгу, – Прокл пожал плечами, – когда решишься признать это, я буду рядом.

Чья-то нежная рука легким движением, будто она и вовсе никому не принадлежала, являясь самостоятельной формой жизни, мелькнула над салфетницей, как коршун в небе, и, захватив с собой бумажную жертву, исчезла, подобно виденью в бреду.

Мони передернуло, он потер глаза и произнес дрогнувшим голосом:

– Что-то в глазах рябит… А ведь это все ты, со своим светом в конце тоннеля… – Пошли на пляж? – примирительно предложил Прокл.

– Пошли.

Внезапный поток воздуха, незаметно проникший под скатерть, в сочетании с резким движением одновременно встающих людей, заставил стеклянный бокал задрожать. Секунду спустя, после неуклюжего вращения, он все же упал на пол, пролив остатки красного вина.

– Вот ведь… На полу лишь маленькая капля… Все остальное на мне. Официант, сюда, здесь нужно убрать!

– Тише, Мони, какой официант? Оглянись, все давно уже ушли, одни мы стоим здесь, как пред содеянным только что преступлением.

Мони огляделся: ни соседа за столиком, ни вообще кого бы то ни было.

– Видишь? – Проклу показалось, что время, еще недавно бурлившее в лице разномастной публики, теперь замерло. – Пошли отсюда поскорее.

– Дай возьму хотя бы салфеток, что ли, попробую оттереть пятна, – произнес Мони, обиженно глядя на себя.

Вымощенная дорога лениво тянулась впереди, то и дело сворачивая к ароматным кафешкам с веселящими напитками и шумными посетителями, и обрывалась лишь у самого пляжа.

– Знаешь, Мони… – Прокл рассеянно смотрел перед собой.

– А-а-а…

– Что я подумал…

– У-у-у… – Мони, по всей видимости, занимало в этот момент нечто поважнее соображений друга.

– Этот разбившийся бокал подобен человеческой жизни. Она вся в осколках, нет ничего цельного, и весь ее смысл только и заключается в том, чтобы из острых мельчайших частиц собрать искусный витраж. А вино, Мони, это не вино, а кровь от порезов.

– У меня вид неопрятный! Надо было все-таки зайти в номер, переодеться. Так что ты там говорил? Вот мы и пришли. – Мони с любопытством огляделся. – Ой, там твой… твой предмет воздыхания. Пойдем?

– Ты же мне поможешь познакомиться? Ведь так?

– Как же, жди. Чтобы первый раз в жизни тебе понравилась девушка и вдруг запала на твоего друга! Ты меня видел? – Мони гордо посмотрел на Прокла.

– Да, – неуверенно произнес тот.

– И что ты думаешь?

– Половина человечества по тебе запросто сойдет с ума.

– Так, – одобрительно кивнул Мони. – Завидуешь?

– Нет. – Прокл вздохнул.

– Ты на нее неправильно смотришь. Бери пример с меня. – Мони запрокинул голову. Его будто и впрямь переплетенные золотом волосы рассыпались по спине. Ярко-синие глаза, тщетно старающиеся напустить на себя важность, попытались заглянуть куда-то за пределы безупречно ясного неба, куда-то за границы человеческой фантазии.

– Какая манерность, друг мой. Я и не подозревал в тебе артиста, – искренне удивился Прокл.

– Работа в театре неприбыльна, – отрезал Мони. – Вот красота! – Он вдруг что-то увидел. —Прокл, иди за мной. – Мони полетел куда-то вглубь полосатых тентов, мелькая между посетителями прибрежного кафе.

Прокл медленно пошел за ним.

– Мони, – с упреком произнес он, обнаружив друга, расположившегося за одним из столиков. – Зачем мы здесь? – Прокл сел напротив.

– Меня мучает жажда. – многозначительно пояснил Мони. – За моей спиной, правее, – опытно скоординировал он.

Мони неотрывно косился на миловидную блондинку в отчаянно откровенном купальнике. Широкие поля ее шляпки кидали густую тень на молодое тело, будто стыдясь за тщательно обдуманную наготу коварной владелицы.

Прокл посмотрел и с улыбкой отвернулся.

– Чем не чудо? – недоверчиво спросил Мони. – Какая спокойная серьезность. Кажется, в твоем вкусе?

– Очередное заблуждение, Мони.

– Что? – раздраженно поинтересовался тот.

– Спокойная серьезность, говоришь? Внимательней приглядись. И это ты называешь красотой? Забавно. Пересядь, а то глаза испортишь.

– Не понял. О-о… Должно быть, это твое художественное мышление, – с иронией догадался Мони, – но ей-богу, чего тут забавного? Открой мои пока не испорченные глаза.

– Смотри, – добродушно начал Прокл, – она застыла в позе невинной девы, хоть картину пиши, сети расставлены, Мони. Слегка опершись на локоть, она делает вид, что увлечена чтением книги: смятение в глазах, наворачивающиеся слезы прекрасно гармонируют с мягким загаром. А дрожащие на ветру ресницы? Но одна маленькая оплошность допущена в этой громоздкой лепнине красоты, ты не находишь?

– Нет.

– Маленькая крошка шоколада, прилипшая к тщательно накрашенным губам, выдает всю фальшь. Ведь искусство, как не старайся, подделать нельзя.

Мони перевел упоенно скошенные глаза с блондинки на друга и стал нехотя прислушиваться к его словам. А тот, казалось, в потоке едва оформившегося в речь сознания уже был сильно увлечен: Прокл выстраивал теоремы и тут же доказывал их с помощью формул простого человеческого счастья, в которых для него не было ни одной неизвестной. Мони забыл о девушке, о ее обнаженной красоте, он смотрел на своего друга и думал: «…Как хорошо, что кому-то дан талант раскрывать людям глаза».

– …И вот тогда мы видим, что ресницы накладные, и дрожат они вовсе не от ветра, а под тяжестью переложенной туши. Сколько усилий надо, чтоб их удержать, я ей искренне сочувствую! А нежный цвет волос лишь видимость, они покрашены. И что? Куда делся твой недоступный айсберг? Растаял, обнажив уродливость души. – Прокл пожал плечами. В его карих глазах была грусть.

– Да ну тебя. Как всегда. – Мони махнул рукой.

– Схожу за соком, – на той же меланхолической волне произнес Прокл и, не дождавшись ответа, растворился в толпе.

– Постой, Прокл! – заторможено сообразил Мони.

Недоступный айсберг, словно почуяв неладное, попытался исправить положение. И растянув аппетитную улыбку, медленно начал таять, позволив себе шевелиться – шоколадная крошка облегченно упала с губ, но поздно: внимание Мони было сосредоточено уже на другом. Он недовольно оценивал винные пятна, которые продолжали наносить урон его изысканной внешности. Досадуя на обстоятельства, Мони вытащил из кармана несколько салфеток и стал перебирать их в пальцах, как вдруг заметил: на одной из них было что-то написано. Он поднес салфетку к глазам: