Дарина Смолинская - Дорога огня. Том I. По ту сторону

– Калитка не открывалась. Звонок не работал, – он кивает:

– Звонки и камеры постоянно выходят из строя. Не выдерживают контакта с магией защитного контура. Слишком сильные чары. Поэтому мы отключаем всю технику, когда проносим сквозь периметр. Если твой мобильный был включен, то ему конец, – мой мобильный остался в сумке на гараже. – Тебе надо было донести Нину до калитки, тогда она бы сама распахнулась: у всех магов Университета специальные метки на теле, они и служат ключами… да ты уже знаешь. Барьер бы оповестил дежурных об открытом проходе.

– Нина не объяснила… или я не поняла. А потом она потеряла сознание, – иначе бы заставила уйти до появления дежурных.

– Ясно. Тебе повезло, что я ждал ее возвращения. Нина сильно задержалась на задании. Я начал волноваться, вот и вызвался в патруль. Без меня одной удавкой не обошлось бы, да и ребята отвели бы тебя к Адамону, а он… – Нинин брат замолкает, будто сказал лишнего.

Я останавливаюсь:

– Как много из них… – из нас, я тоже, – …из магов огня сходит с ума?

Кан трогает мои пальцы:

– Нет смысла волноваться сейчас. Сорок четыре – мало, для других стихий вообще ерунда. С огнем немного иначе, но все же. Плюс разрыв со второй силой велик, это хорошо. Ты справишься. Валентин ничего не… объяснял? – он спрашивает про монету. Стараясь не задеть острые края, я нащупываю остывший кругляшек.

– Объяснил. А если сила не сорок четыре? Если больше?

– Тогда и риск возрастает, – тогда от теней не спрятаться, разве что выгореть дотла.

Или вспыхнуть и сбежать, дав им сполна – страха, злости и боли. Вины. Я сжимаю раненую ладонь в кулак, до прошивающей нервы молнии боли. Они кормились мною годами. Но теперь не смогут: обереги защитят, какую бы цену ни пришлось заплатить.

А с людьми я и сама справлюсь.

Вон они. Толпятся у освещенного тусклым фонарем крыльца. Их тоже манит свет. Я плотнее заворачиваюсь в кофту.

– Это лазарет. Сейчас тебе обработают раны нормально, и пойдем в пятый блок. Переночуешь у нас, а утром определимся, что делать дальше.

К черту утро:

– А у Нины сколько огня? У тебя?

– У Нины двадцать три. Вторая сила. Основная ее стихия воздух. У меня – вода, сорок девять процентов. А огня только шестнадцать.

– Как бы профессор понял, если бы я… – я замолкаю, подбирая слова. Кан легко сжимает мой локоть:

– Кровь меняется. Валентин бы сразу увидел. Магия отражается внутри, – успевает ответить он. Мы пришли.

– Это она подорвала забор? – спрашивает коренастый парень.

– Говорят, еще Нину порезала, – добавляют сзади.

– Нина сама справилась, забор на месте. Вам нечем заняться? Зал уже починили? – сухо осведомляется Кан. Несколько ребят тянутся к урне тушить сигареты.

– Мы зашли Харди и Ваню проведать, – поясняют из толпы.

– К ним не пускают. Вы пришли потрепаться, – Нинин брат выгибает бровь, – и я вспомню об этом, если к утру все дыры не исчезнут.

– Обломщик, – ноет парень с длинными, забранными в косу рыжими волосами. Оживляется:

– Так что она сделала? Чтоб аж сирена сработала? Это у тебя Книга? Значит, она еще без имени? Нина ее назовет, да? – на меня таращатся, не собираясь расходится. Кутаюсь в кофту, впиваюсь ногтями в ткань. Кан закатывает глаза:

– Ничего не сделала. Она маг огня. Это Книга. Нина ее назовет. Довольны? Разошлись! – рявкает он.

– И на сколько? На сколько маг огня? – рыжий не отстает, ничуть не смущаясь повисшей тишины. – Привет, кстати. Я Наас.

– Привет… – Кан тянет внутрь:

– Все, что ты скажешь ему, через час будет знать весь Университет.

Наас возмущается:

– Ничего подобного!

– Да, прости. Через полчаса, – в лазарете хлопают двери, грохочут ботинками санитары. Мимо проходит врач в запачканном кровью халате. Окинув меня быстрым изучающим взглядом, кивает Кану. Нааса теснит к выходу мужчина с тележкой медикаментов. В нос ударяет острый запах спирта от осколков банки на полу.

– Пара идиотов устроили перестрелку. Могли бы обойтись кулаками, но нет, – раздраженно поясняет Кан. – А мне теперь разбираться и бумажки заполнять.

– Почему тебе?

– Я их капитан, – парень показывает четырехконечную звезду на воротнике. – Пятый блок, охотники. Тебе еще предстоит решить, к какому блоку присоединиться. Буду рад, если выберешь мой, – он подмигивает и пропускает в палату.

Нина по-прежнему отличается восковой бледностью, под запавшими глазами темнеют круги. Лишь запах лавандовых духов больше не жжет ноздри – наверное, смылся с кровью. К ее боку прижимается изящный жемчужно-серый пес, с вытянутой мордой и ушами, невозможно длинным полосатым лемурьим хвостом. Вот, о ком говорил Валентин.

– Как ты? Почему не лежишь? – мягко спрашивает девушку брат, пристраивая ящик на тумбочке. Нина пожимает плечами и кривится. Поправляет больничную робу, пряча взбирающуюся по ключицам татуировку: система кругов, крючковатые надписи, черная молния змеи. Древо Жизни. Волшебница запускает пальцы в собачий мех:

– Приятного мало. Но обещают выпустить через неделю.

– Отлично. Тебе не помешает отдохнуть, – улыбается Кан. – Мы на минуту. Потом скажу выключить тебе свет, – вытягивает из-под одеяла раскрытый журнал.

– Я вас ждала. С Рабинским нормально прошло? – я киваю, а Кан открывает ящик и достает потрепанную книгу с торчащими разномастными страницами. Пес заинтересованно поднимает морду и принюхивается. Дикий хвост вяло хлопает по простыням.

– У меня полно вопросов.

– Позже, – говорит Нина.

– Не здесь, – шепчет Кан.

– Я ничего не пропустил? – спрашивает рыжий парень с порога. Кан вздрагивает. Оглянувшись, цедит:

– Наас, серьезно, задолбал совать нос не в свое дело.

– Да плевать, выбираем и выметайтесь, – Нина стучит по кожаной обложке. – Открывай. В конце найдешь свободное место. Впиши любое имя, чем заковыристей, тем лучше. Здесь никто не хочет получить обычное. Можешь выдумать, так большинство и делает. Помни, кому-то однажды оно достанется. Сначала пишешь, потом возвращаешься назад и выбираешь свое.

Книга распадается на части. Я читаю записи, каждая – другим почерком. Сотни, тысячи. Некоторые листки старые, даже старинные, исчерканные пером, с чернильными пятнами и жиром от воска. Я перелистываю десятилетия. Бумага меняется, чернила исчезают, начинаются разноцветные пастовые ручки, карандаши и даже фломастеры. Имена – со всех уголков мира и явные плоды фантазии, странные и едва произносимые. С годами становятся короче, видимо, менялись мода и вкусы. На последней странице преобладают прозвища: Ракета, Макаров, Псих, Крошка, Зверь, Чувак – сразу заметно, мужчин в Университете больше.

– Имя не подбирается в зависимости от пола. Тыкаешь наугад, и что выпадет, то выпадет, – объясняет Кан.