Дарина Смолинская - Дорога огня. Том I. По ту сторону

Улыбается дрожащими губами – кругляшек леденца уже едва заметен. Голубой взгляд теряет фокус, а потом девочка рвано кивает, коротко машет раненой рукой на прощание и успевает скользнуть в закрывающиеся створки. Я смотрю вслед, пока фигурка за стеклом не размывается расстоянием. Ложусь на нагретое дерево скамейки. Мышцы ноют. Живот сводит от голода. Надо вернуться на сорок вторую улицу, забрать сумку: внутри пропуск, без него не попасть в общежитие. Но сначала полежу пару минут, я по-настоящему заслужила. Тихонько, чтобы никто не услышал, обещаю:

– Сегодня я перестану убегать.

Летний зной обнимает одеялом. По спине ползет капелька пота. Люди расходятся, мимо шумят машины. Звуки отдаляются, тают. Еще чуть-чуть отдохну, и…

Проснувшись, долго не могу понять, где я и когда. Спрашиваю время у ждущей трамвай старушки – та брезгливо поджимает губы, но выплевывает:

– Двенадцать дня.

Что?

– Какой… какой сегодня день?

– Среда, – второе июня. Господи! Я проспала весь день и ночь! Целую ночь, полную темноты, и ничего не случилось! Я фыркаю – старуха шарахается в сторону. Ха! Конечно, я грязная, растрепанная, залитая кровью. Как не забрали в полицию? Подтягиваю колени к груди. Внутренности горят, тело ломит, а в горле клубится кашель, но я хохочу, не в силах остановиться:

– Кости работают! Я не одна вижу тени! Я не одна такая, я не сумасшедшая! – часто оглядываясь, старуха семенит прочь. Я смеюсь, спрятав лицо в ладонях, и вместе со мной смеются маленькие серебряные звезды.

***

Парковка оказалась на другом конце города от общежития и улицы, где я нашла девочку и потеряла сумку. Мелочи в карманах хватило доехать до центра, дальше я шла пешком, да что там – почти летела. Я умирала от голода, пропустила смену в баре, телефон остался в могиле. Но главное – я должна была скорее вернуться к столбу-порталу.

– Даже если Нина не объявится, она явно не единственный человек, понимающий в тенях и призраках, а значит – есть смысл поспешить обратно.

После сна мысли очистились, и стало ясно, как мало она, в сущности, сказала.

– Да ни черта вообще! – я бормотала под нос, сворачивая в коридор заброшенных домов. – Что за люди, которые страшнее темноты?

Быть может, у них, как у Нины, блестит металлом знак на груди: щит из тонких пересекающихся линий? А обереги? У них тоже есть обереги, прогоняющие теней?

– Тварей. Она назвала их тварями.

Чего она боится? Стоит ли бояться мне? Нина сказала: да, но…

Я остановилась, будто врезавшись в стену:

– Нет. Я не могу так жить. Больше не могу. Она предупредила, что кости перестанут действовать через несколько недель. Этого мало.

И гораздо больше, чем я мечтала.

Сумка стояла у бордюра. Но я бросила ее посередине дороги. Внутри не хватало кошелька и плеера, а у ежедневника выдрали первую страницу с логотипом бара. Студенческое удостоверение сменило карман.

– Хочешь знать, кто я? Даже записала, – говорить вслух – глупая привычка, как и вечные прикосновения к шраму. Я разглядывала белесый рубец, впервые – узнавая.

Тогда, в центре подломившейся крыши, я ползла прочь от края, обратно к разбитому окну по стремительно складывающимся доскам. Почти успела – с размаха схватилась за раму, прямо за стеклянные зубья.

Осколок прошел между костей. Я еще ничего не почувствовала, но алые струйки уже горячо побежали по предплечью. Одернула руку – стекло отломилось. Я потеряла равновесие и упала на колени.

Боль билась вторым сердцем, и остальное пульсировало вместе с ней. Песня воробьев, далекие крики, занозы и ссадины, ветерок в прядях у висков, мерцание насекомых. Шершавость и тень, запахи пота и трухлявого дерева. Подчиняясь дрожи в кисти, по льдистым граням осколка туда-сюда скользил свет. Кровь наполнила ладонь, сорвалась каплями с пальцев. Как красиво. Как страшно.

Как красиво.

Я вдруг поняла, что крыша давно должна была обвалиться. Оглянулась.

Прямо в воздухе висели щепки и камешки, сухие листья. Облако пыли покачивалось, но не оседало, напоминая след краски в воде, когда только обмакнешь кисть. В центре дрейфовал обломок доски.

Внизу, на земле, кричали друзья. Я не видела их, но они видели колдовство. Через секунду я осознала, что чудес не бывает, и все рухнуло.

– Не просто рухнуло, – выстрелило деревом и камнем, шрапнелью из ржавых гвоздей и стекла. Амалия лишилась глаза, лицо навсегда изуродовала сетка шрамов. Миша и Эмре отделались переломами, Лизе повезло меньше всех: кирпич вбил ее ребра в легкие. Она умерла на месте.

Я сотворила это. Убила, искалечила. А сама, упав, лишь оцарапалась.

И забыла. Сначала о чуде, а после переезда – о крыше вообще. Никто не напоминал о погибшей девочке и странных рассказах остальных детей.

– Никто им не поверил, – из взрослых. Двор мгновенно пустел, стоило мне выйти на улицу. Не потому ли мы переехали?

Были ли тени до осколка? Или он открыл эту дверь?

– У меня нет ответов. Но теперь я знаю, где их найти.

Поспешно закрыв сессию, я устроила наблюдательный пункт на гараже в дальнем углу парковки. Оттуда отлично просматривался заветный столб и пыльные ряды машин, зеленая будочка сторожа у ворот и маленький красный домик Бобби, Нининой дворняги. Меня же надежно скрывали ветви росшей по соседству шелковицы. Присутствие постороннего замечал только пес.

Протиснувшись через дыру в сетке забора, я забиралась по дереву и растягивалась на теплой гулкой кровле. Тихонько, ведь каждое движение звучало барабанным боем, и Бобби, дремавший внизу, поднимал голову.

– Спи, все хорошо, – я доставала планшет и альбом для эскизов. В густой пятнистой тени страницы споро заполнялись черновыми выкройками и летящими силуэтами новых идей. Пока я безуспешно искала удобную позу, разноцветные карандаши и фломастеры норовили укатиться вниз и потеряться в палой листве между гаражами, а книги заканчивались раньше, чем мутный от жары разум успевал вникнуть в сюжет. Я постоянно отвлекалась: пропуская машины, взвизгивал старый шлагбаум, тысячи раз хлопали двери. Бобби встречал каждого водителя заливистым лаем. Горячий воздух жег глаза и набивался в легкие, с дерева падали насекомые и – позже – спелые маркие ягоды. Одинаковые дни слагались в недели, лето катилось своим чередом бесконечно долго, пока вдруг не выгорело в осень. Нина не вернулась.

Но и твари тоже. Поглаживая колбу с серой пылью, я осторожно воображала, будто они ушли навсегда. Сосуд отмечался льдинкой у груди. Я поминутно проверяла, крепко ли держит шнурок, не ослабли ли узлы. Постепенно порошок потемнел, начал собираться в гранулы и налипать на стенки. Когда стекло перестало холодить кожу, пришлось признать: каникулы закончатся.