Леонид Бабанский - Практика соприкосновений

И раскланялся под бурные аплодисменты. Мне подумалось – жизнь есть театр. Медицина тоже.

На первое своё боевое дежурство я пришёл как положено, без пятнадцати минут двенадцать, именно в такое время происходила смена персонала в маленьком плановом стационаре, не принимающем ни крайне тяжёлых, ни экстренных пациентов. Сразу прошёл в ординаторскую, где уже хорошо одетая по осенней непогоде, сидела на диване моя предшественница по смене, участковый врач Алиса, старше меня года на два. Она была на меня очень, очень сердита.

– Что за опоздания! – выговаривала мне она. – Пораньше можно приходить?

– Я и так без пятнадцати…

– А переодеться?.. А принять отчёт? Кто будет отчёт принимать – Александр Сергеевич?

– Уже… Готов! Слушаю!

– В общем, всё спокойно, – докладывала Алиса на ходу, – больных двадцать пять человек, все живы-здоровы, в седьмой палате женщина беспокойная, утром пришла своими ногами, сейчас что-то расхворалась, взгляни на неё. Всё, ухожу.

Я сразу забеспокоился.

– Постой уходить-то! Давай вместе!

– Нет, нет. Очень тороплюсь. Сам разбирайся.

И улетучилась. Оставила нас вдвоём с медсестрой. Больше никого из медиков в больнице не было.

Я ринулся в палату номер семь. То, что я там увидел, привело меня в ужас. Женщина умирала, а рядом сидел её муж и тихо плакал.

Кома ли, прекома, разбираться некогда. Короче, сахарный диабет, что ещё-то… Сказал медсестре, чтобы всё бросила, только со мной занималась. Молниеносно воткнули в оба локтевых сгиба капельницы с физраствором и с инсулином, вливали струйно. Я почитал Историю болезни – не История, а филькина грамота. Утром женщина сама пришла в больницу, с мужем, в девять часов, а в одиннадцать – уже кома. Никто не занимался, анализов нет, есть только консультация эндокринолога Борзона – данных за диабет не выявлено.

Звоню Борзону.

– Здравствуйте, Давид Исаакович, – говорю ему как лучшему другу, – вот у меня, в больнице, женщина, которую вы позавчера смотрели, так у неё кома! Вы не придёте, повторно не посмотрите?

– И что, – говорит, да таким вдруг чужим голосом, – что кома? Конечно, не приду. У меня выходной сегодня. Это, во-первых. Во-вторых, нет у неё никакого диабета, я там чётко написал.

– А что мне делать?

– А я откуда знаю? Занимайся! Ищи инфаркт!

И отключился.

Что я ещё успел сделать… Сначала вызвал на себя дежурную лаборантку через «Скорую помощь», пока за ней поехали и привезли из дома, выломал дверь кабинета ЭКГ, поскольку она оказалась на замке, достал кардиограф, записал плёнку. Что я на ней мог увидеть? Да, нарушения трофики миокарда… Ещё я дозвонился с перепугу начмеду, та вызвала главного врача и обе рванулись ко мне, на помощь. Молодые были… Лаборантка успела крикнуть:

– В крови сахар сплошной!

Я увеличил дозу инсулина, но сердце остановилось, массаж не помог.

Ворвалась администрация.

Главный врач спросила:

– Слышь, Алексей, тебе нашатырю дать?

Я отмахнулся.

Начмед добавила:

– Хлебнул горя. Теперь возьми Историю и распиши в ней всё по минутам. И когда эндокринолога вызывал, когда дверь сломал… какие делал назначения. Я почитаю. А тебе спасибо уже за то, что хоть с диагнозом похоронил.

Лечебно-консультационная комиссия состоялась почти через месяц. Я докладывал Историю болезни, и на меня народу собралось – ну как на Баркагана. Комиссия разбирала случай недиагносцированного, скрытого и нелеченного диабета, а в углу конференцзала глухо рыдала Алиса, участковая терапевтесса.

Главный врач ей заявила:

– Тебе строгий выговор, оправданий нет, говорить не о чём. Сиди и слушай.

Я доложил всё, как было. Публика безмолвствовала.

Вопрос возник у главного врача.

– Скажите, Алексей, вы звонили нашему эндокринологу?

– Да.

– О чём вы его спрашивали?

– Ну, – замялся я, – спрашивал, насколько он уверен, что у женщины нет диабета.

– Что он сказал?

– Сказал, что уверен…

– Вы приглашали его для повторного осмотра?

– Да…

– Он что ответил?

– Вообще, у него был выходной…

– Давид Исаакович, объясните, пожалуйста, вашу позицию.

Борькин отец, не вставая со своего места в задних рядах, разорался вдруг так громко, что я ещё не слышал такой ругани ни в свой, ни в чей-либо другой адрес.

– А ты кто такой?! Ты где учился?! Тебя кто учил?! Ты зачем в больницу пришёл?! Тебя кто сюда пустил?! Ты хоть что-то в медицине понимаешь?! Надо человека спасать, а ты по телефону разговариваешь! Что было тебе неясного?! Тебе моя консультация не нравится?! Можешь вообще ко мне никогда не обращаться! Что ты умеешь?! Умеешь хоть что-нибудь?! Кроме того, что жаловаться! Таких как ты взашей надо из больницы гнать! Недоучек!

Вот завёлся… И долго бы он, похоже, орал, если бы начмед его не оборвала. А я и не знал, что теперь со мной будет. Выгонят – не выгонят… Или в тюрьму посадят… Да чтоб ты провалился, подумал я, примочка партийная. Он и на других также орал, как мне потом объяснили. И на посетителей. Кто на пять минут опоздает на приём, тот пошёл вон. Горлан-главарь, наставник хренов…

Финал оказался неожиданным: Давиду Исааковичу влепили очередной строжайший выговор, а мне – благодарность за профессионализм и оперативность при оказании помощи тяжёлой больной. Какой профессионализм?.. Какая оперативность… Благодарность есть, а человека нет.

Давид Исаакович умер через два месяца после этого случая. От саркомы голени. Она, вообще-то, болезнь молодых, пожилые не болеют такой гадостью. Саркома Юинга… Два месяца и течёт от начала заболевания. Странно всё это.

Вскоре, кстати, такое понятие вошло в родную речь – оборзеть. Обнаглеть, в смысле. От фамилии Борзон, я полагаю. От чего ещё-то? Борзых развелось…

После интернатуры, я принёс свою трудовую книжку в городскую больницу скорой помощи, в отделение травматологии и ортопедии. А в трудовой книжке у меня, ещё со школьных времён, сияла одна-единственная запись: «Принят на должность ученика слесаря-автоэлектрика тракторного цеха Управления механизации № 211».

Целых два месяца в первом своём родном отделении я отработал почти субординатором, помогая всегда, всем и во всём. На дежурствах оперировал, даже без ассистентов. Но меня строго контролировали и много ругали потому, что так положено. Зато мне так здорово помогал мой приятель Славка, ассистент кафедры травматологии, что это даже сейчас, по прошествии времени, невозможно себе представить. Учил, как мог.

– Лёха, – объяснял он мне, – ты, главное, не пугайся. Знай: чем страшнее рана, тем меньше оперировать. Запомни такую вещь: ты рану человеку не наносил! И ты заранее ни в чём не виноват! Ты оказываешь помощь, и всё! Ты должен обработать рану! Ты должен вправить кости! Устранить вывих! Сопоставить отломки! Убрать нежизнеспособные ткани! И всё! Да неужели ты не сможешь это сделать? Сможешь! На другой день шеф будет окончательное решение принимать! Главное для тебя одно: когда конечность ампутируешь – смотри которую. Если, не дай Бог, ампутируешь по запарке здоровую – твой трудовой порыв ни один прокурор не оценит.