Леонид Бабанский - Практика соприкосновений

По некоторым соображениям, будущее моё решалось положительно, хоть я и слышал от старших, что если не буду слушаться родителей и плохо при этом себя вести, то придёт однажды старик, посадит меня в котомку и унесёт с собой навсегда. Куда, неизвестно. У меня, после внешнего осмотра сумки, сразу возникли сомнения, как он меня туда посадит, поскольку котомка маленькая, а я всё-таки большой и никаким образом в неё не помещаюсь. Это первое, что меня здорово утешило, а второе – взгляд его серых глаз. Сердитый, но не слишком, не до такой степени, чтобы в сумку меня запихивать и куда-то таскать. Показалось, что это не его уровень.

А время шло, пауза затягивалась, я не знал, как мне дальше действовать. Сказать ему: «Здравствуйте», не поздно ли? Что он ответит? Скажет, ну, наконец-то сообразил? Откуда мне было знать, что он живой. И тут в голову пришла интересная идея: надо потрогать его шикарную бороду, аккуратно, конечно, чтобы не дёрнуть, не обидеть, и сразу станет понятно, какой он на ощупь. Живой или нет. И пусть – что он скажет потом, то и скажет. Я бы в точности так и сделал, пересел к нему поближе, даже высвободил из-под одеяла руку, как тут все мои сомнения рассеялись. Он ожил, слегка пошевелился, его взгляд, явно потеплевший, обратился внутрь себя, будто он понял, что сейчас, когда всем всё стало ясно, мальчишка станет баловаться, и пора на этом с ним контакт окончить. Напоследок дедушка поднял выше пояса кисть правой руки и осенил меня нешироким крёстным знамением. Как он появился, я никогда не узнаю, а как он ушёл – знаю, потому, что провожал его взглядом до последней секунды пребывания. Он быстро удалился, как бы уехал от меня в сторону окна, строго по прямой линии, при этом уменьшаясь и превращаясь в светящуюся точку, а в направлении его движения светила неизвестная мне по имени яркая звезда. Звезда, очень большая. Необыкновенная. Золотая звезда.

Мама, когда проснулась и застала меня стоящим около окна, опять расстроилась до слёз.

– Скажи, – спросила она, – что ты здесь делаешь?

– Дедушка ушёл. Туда, где звёздочка.

– Какой ещё дедушка? Какая звёздочка? Пошли спать.

– Дедушка был здесь. И ушёл.

Мама сидела рядом, пока я не уснул. А утром, когда баба Таня узнала о случившемся, собрала мои лекарства, те, что под руку попались, и выбросила.

– Всё, – сказала она, – хватит травить ребёнка.

Болезнь окончилась.

Младшеклассники в те небезопасные годы жили как у Христа за пазухой – безмерно радовались дружбе и простым детским играм. Представьте, как можно полудохлым мячом играть в волейбол через рваную сетку до глубокой темноты. В наши просвещённые дни этого не может быть. А тогда было. Играли до изнеможения во всё, что угодно. Был мяч – в футбол. Была сетка – в волейбол. Ничего не было, никакого инвентаря, тогда в чугунную ж..у. С одинаковым вдохновением и восторгом. Ни кино вначале не было, ни телевидения – красота! Бездна времени.

А в промежутках между играми, собравшись в кучки, мы разговаривали. О чём? Кто постарше – как бы раздобыть деньжат на алкоголь и курево. И на ткачих, проживающих в перенаселённых общежитиях. Они тоже от денег не отказывались. А те, кто помладше, наподобие меня, более всего интересовались собственными национальностями. И не то, чтобы всех подряд пацанов интересовал этот вопрос, а просто дело обстояло так, что их родители только об этом и говорили. Не обязательно всё свободное время, но очень весомо, аргументировано и жёстко. Чтобы детишкам в голову западало. Это я сам слышал – при мне говорили, когда я в гости приходил к пацанам. Просто, глядя мне в глаза. Такое, например, говорили: вот тот дядя еврей, и определить это можно очень легко по некоторым признакам. А вот сын его, Боря, он тоже еврей. И это сразу должно быть ясно, кто они такие, потому и держаться от них следует подальше. Иначе будут от них неприятности: или подведут, или обманут. И так на меня пристально смотрели, будто бы я сам был еврей или в крайнем случае – колеблющийся. Сами же они, мои первые наставники по национальному вопросу, позиционировали себя хохлами, точнее сказать украинцами, людьми добрыми, но многострадальными, вследствие ущемления их интересов коммунистами и прочими нехорошими национальностями, стоящими у власти.

Непонятно было – я-то при чём? Кто я-то в этом калейдоскопе? Я, что ли, переселял народы? Вернее, я и подумать не мог, что на меня однажды ляжет ответственность за действия отца и его начальников. Но чувство некоторой отчуждённости во мне зарождалось ещё в те юные годы.

В нашей мальчишеской кучке я был самым младшим, следовательно, остальные были для меня главарями – приходилось побольше слушать, поменьше возражать.

А заводилой среди нас был Колька Марчук.

Во-первых, он прекрасно выглядел, был просто красавчик. Вьющиеся каштановые волосы, едва заметные веснушки, стройная фигурка – просто принц из западного фольклора. Мы, может быть, этого и не знали, но он точно знал. Ему мать сказала. Ну, не так уж сказала, чтобы напрямую, а в разговоре с сестрой. С Колькиной сестрой, она была его намного старше. Колька у них считался любимым малышом, потому они между собой общались так, будто он ничего не слышал и не понимал. Или наоборот, чтобы скорее развивался. А уж меня-то и подавно никто в упор не видел.

Как-то Колька привёл меня к себе домой. Его мать работала старшей медсестрой в зубной поликлинике, потому жили они неплохо. Все вместе, в одной большой комнате. А когда мы вошли – они лежали. Мать с дочкой посапывали рядом на раскладушках, прямо в центре комнаты, под люстрой. Отец – на кровати с никелированными шарами у стенки, за шкафом. У Кольки была отдельная раскладушка – можно сказать, всякой мебели у них имелось предостаточно, не то, что у нас. Только книжный шкаф отсутствовал – книжки лежали прямо на полу, в основном под отцовой кроватью. Он у них был самым грамотным – работал учителем в тюремной школе. Что батя преподавал – не знал никто, да и знать не хотел. Отец слишком много пил, оттого был в семье презираем и отторгаем, особенно в дни получек, после изъятия остатка денежной суммы. Но жить ему в доме разрешалось.

Колька в комнату вошёл как солнышко – родня разулыбалась. А он строго спросил:

– Где мои носки?

– Какие носки, Коленька, – его мамаша просто цвела и благоухала.

– Как какие? – нахмурился Колька. – Итальянские!

– Вот же они, сыночек, на столе. Куда ты их положил, там они и находятся.

Действительно, на круглом столе наподобие натюрморта располагалась пара носков невиданной доселе раскраски.

– А ну-ка подойди сюда, – ворковала мама.

– Это ещё зачем?

– А вот увидишь!

Колька нехотя приблизился.

– Вот тебе, роднуля, от меня, а вот от сестрички!