Леонид Бабанский - Практика соприкосновений

Мать торжественно вручила сынку две серьёзного размера шоколадки, большую редкость по тем временам. Просто так вручила. Ни с того, ни с сего. Ну, я пока отвернулся, стал разглядывать на полу кучу книг и, очень кстати нашёл среди них свою, давно потерянную «Три мушкетёра». Только я оборотился к Кольке за разъяснениями, как увидел следующую неизгладимую сцену. Друг мой Колька уже отхватил от обеих шоколадок по здоровенному куску и совершенно забил продуктом свой рот. В связи с невозможностью произнести какие-нибудь слова благодарности, Колька временно отложил плитки в сторону, расстегнул штаны, приблизил свою задницу к материнскому лицу и громко долбанул ей прямо в нос выхлопным газом. Мне на мгновение показалось – сейчас произойдёт убийство родной мамашей единоутробного сынишки. Но нет:

– Аристократик! Истинный аристократик, – прошелестела маманя. А сестрёнка Галя порозовела и захихикала как дура. Захихикал даже Колькин отец, преподаватель спецшколы.

Я ушёл в замешательстве и раздумьях. Я представлял и всё не мог себе представить размеры скандала в нашей семье после подобной выходки с моей стороны. Надо же, я думал, люди-то какие разные бывают. И живут все, оказывается, по-разному. Вот у них, у хохлов, то есть, у украинцев, всё дома разрешается, что хочешь, то и твори. А у нас, которые русские, головы дома не поднять. Только попробуй, пикни. Заклюют. И словами, и руками, и ремнём. Никакой нет свободы.

Времена шли, но наша дружба с Колькой продолжалась, да и как можно было раздружиться с таким замечательным человеком. Тем более, что у него вдруг появились совершенно обалденные штаны – чёрные, на заклёпках, снабжённые невиданным ранее множеством карманов.

– Коль, скажи, вот этот-то карман зачем,– спросил я его однажды, изнывая от любопытства.

– Эх, чудила, – снисходительно ответил Колька с видом экскурсовода по собственным штанам. – Этот карман для ключей, а этот вот карман для газеты. Потому, что у них, в Америке, все с газетой ходят. Ну, узнать что-нибудь. Какие цены, какое где кино. У них товаров всяких много, надо цены знать. А то купишь неизвестно что, дрянь какую-нибудь. Хотя у них всё шикарно везде, да мало ли… И про политику почитать. У них всё разное пишут про политику, не то, что у нас – лепят сплошь всё одно и то же.

Хороши были штаны, ничего не скажешь. Первородные послевоенные. Но, как оказалось, был у них один-единственный недостаточек. Штаны эти хоть и назывались джинсы, или правильно сказать – джины, а то джинс по-американски и так есть множественное число, но там, где носят ремень, на этих джинах был яркий украинский узор. Так что, не подлинная это была Америка, а хохляцкие вышиванки. Оно бы, конечно, и ничего, но вот Колькины одноклассники, наиболее просветлённые по части всяких модных веяний, сочинили про Кольку за эти штаны очень обидную, как ему показалось, дразнилку. Идём это мы с ним как-то, идём, вдруг подходят к нам здоровые пацаны, посмотрели на штаны его и говорят Кольке:

– Привет, Хайльюра! Джон – Петлюра…

Поздоровались, да и поздоровались, поговорили, да и разошлись. Но Колька почему-то штаны эти больше не носил. А я долго думал, что же это за хайльюра такая необыкновенная? Кольку спрашивать неудобно было, вдруг примет за идиота, а потом я и сам догадался. Никакая это была не хайльюра, а просто два слова, произнесённые слитно – Хайль и Ура! Вот и получилось приветствие, смысл которого взрослым оставался неясен, а то бы могли и заругаться. Самому же Кольке может, и не так обидными показались эти слова, как его самого очень точно демаскирующими. Потому, что думал он только про Америку. И все друзья его думали только о ней. Да и я тоже, вслед за ними.

Идём как-то мы с Колькой и другом его Витькой Морозом по Ленинскому проспекту, а проспект в ту пору был обновлённый и помолодевший, даже построены были на Ленинской площади две огромные, сверкающие новизной, семиэтажки. И кое-какие афиши появились неоновые, и уличные украшения, и витрины товарами заполнились, хоть и бутафорскими, в общем воцарился шик и блеск. Тут я и говорю:

– Смотрите красотища какая! Как в Америке.

Витька, конечно, захохотал:

– Нашёл Америку! Где ты её видишь – деревня кругом.

– А как же огонёчки? А витрины? Она и есть! Чистая Америка.

– Ага, огонёчки… Это, знаешь, как называется? Воскресенье в сельском клубе!

– Не, не, – присоединился Колька, – не так. Витька, ты не врубаешься. Вот если шли бы мы сейчас по Америке, всё было бы почти что так же, как здесь, у нас – и дома, и огонёчки. Вот только вывески другие бы висели. Например, не «Клуб», а «Клаб». Не «Лакомка», а «А ля Комка». Не «Институт», а «Инститьюшен», ясно?

– Как же, – поддержал я Кольку, – вот тут бы, например, висела вывеска не «Молоко», а «Мольёкоу», точно?

– Точно! Соображаешь!

А Витька думал, думал и изрёк:

– «Закисочная»!

Это вместо слова «Закусочная». Тут уж мы с Колькой засмеялись над ним в покатушки.

– Ну, Витька, ты и выдал! Ну, изобрёл!.. Хохляндию с Америкой попутал! Не годишься ты в штаты ехать. Придётся тебе пока что в своей «закисочной» киснуть.

– Да сами-то вы, американцы хреновы, – злился Витька, – вас кто туда пустит? Прямо ждут…

– Эх, Витька, – вздохнул Колька совсем по-взрослому. – Знал бы ты, что такое Америка, так не говорил бы про «закисочную». Ну-ка, пошли к свету…

Николай подвёл нас к фонарю и, оглядевшись, вытащил из-под самого сердца изысканно продолговатый цветной буклет под названием «GM 1959».

– Вот, – сообщил он, – что мамка мне подарила, Из Москвы ей дядька привёз. С американской выставки. Только без рук, сам всё покажу…

И открыл первую страницу.

И чего же там только не было… Её величество Америка воссияла со страниц роскошной книжицы, со звоном, с криком, с визгом тормозов, с рёвом моторов и свистом полицейских. Там были изображены новейшие автомобили. По одному на страничке, штук двадцать. Лучшие из лучших. Ярчайшие из ярчайших. Стильные из стильных. Огромнейшие из огромных. Короче, все до единого – произведения искусства.

И назывались они по-американски. «Кадиллак»… «Бьюик»… «Корвет»… «Понтиак»… «Импала»… И крашены были в такие цвета, что от одних названий дух захватывало: «Аквамарин и полярная белизна»… «Римский алый»… «Зелёная осина»… «Голубой конкорд»… «Розовый конкорд»… И хром на бамперах, накладки на колёсах, и сдвоенные фары, и плавники на крыльях… И было ясно – там, у них, на другой стороне земного шара происходит грандиозное явление – наивысший расцвет автомобилизма и всей прочей, значит, жизни, в котором мы совершенно никак не участвуем. И не можем участвовать, и не будем участвовать никогда. И даже не увидим их никогда больше, потому что сейчас Колька эту книжку отберёт.